Спитак 1988. Воспоминания спасателя-добровольца

Спитак 1988 до сих пор отдается в сердце болью в воспоминаниях спасателя — добровольца. Прошло 14 лет, с тех пор многое изменилось, и сейчас испытываешь противоречивые чувства: надо ли писать сейчас об этом, будут ли поняты наши поступки и оценены нравственные посылы, их определившие? И другое: сумеют ли эти записи отразить весь объем и ужас Спитакской катастрофы?

 

 

«Боже, будь ко всем милосердным! Подвигни на милосердие нас. Укрепи нашу веру, силы и рассудок». (Из молитвы сестер милосердия). 

Эти записки – исполнение обещания и ответ на настойчивые просьбы разных собеседников изложить на бумаге всё, что видел, что узнал и что знаю об этой трагедии, изложить оценки того времени, оценки ситуаций, оценки нашей работы и оценки себя тоже.

Прошло 14 лет, с тех пор многое изменилось, и сейчас испытываешь противоречивые чувства: надо ли писать сейчас об этом, будут ли поняты наши поступки и оценены нравственные посылы, их определившие? И другое: сумеют ли эти записи отразить весь объем и ужас Спитакской катастрофы?

Сумбурное время «перестройки», принёсшее народу и массу не оправдавшихся надежд и ещё больше разочарований. Время, в котором открыли и опрокинули на головы народа Великой Страны воистину огромный мифологический «ящик Пандоры». Напомню, что эта женщина была наделена Богами не только привлекательными качествами, но также хитростью, лестью и коварством. С тем чтобы погубить род человеческий, она получила в руки этот ящик. Из любопытства она его открыла, и просыпались на головы людей страшные бедствия. И когда она его закрыла, в нём осталась одна Надежда! Как близка эта мифологическая картина картинам нашего времени!

Видно, действительно, ничто не ново под Луной. В полном соответствии с этим мифом разверзлись «хляби гласности» и пролились, как теперь уже видно, скудными ручейками правды и одновременно могучими потоками политической дряни и откровенного дерьма и лжи под маркой «самонастоящей правды». На смену жестокой цензуре всеобщего запретительства пришла ещё более жестокая и коварная цензура вседозволенности. И при этом умышленно забыли, что культура и демократия, в широком смысле, – не вседозволенность, а свод морально-этических запретов, добровольно на себя принимаемых. Иначе всё это превращается в цивилизованную дикость.

И теперь только небрезгливый человек может искать «жемчужное зерно» Правды в куче всевозможного человеческого навоза. И шатался беспамятный народ по разным митингам и шествиям. А Истина была рядом, но недоступная в своей простоте: Истинная Демократия может быть только демократией нравственной и только нравственной. Все остальное – суррогаты. Все остальное – обман простодушных.

И наступило время Великой Всенародной Иллюзии, что безнравственная власть наконец – то навластвовалась всласть, и там наверху обратили свои взоры на народ, и будет у нас теперь демократия – власть народа.

Что стало потом – все знают. И видят, как слабые росточки истинной демократии затоптаны и заглушены чертополохом клептократии – власти воров. И сделали это всё те же, что и старой одряхлевшей власти «честно» служили и перед ней выслуживались и, губя живое дело, всегда имели хороший кус от общественного пирога.

Теперь же, дрейфуя на обломках Великой Державы, мы судорожно цепляемся за все, что может нас удержать наплаву. А горе – реформаторы торопливо набивают собственные карманы, понимая всю безнравственность и бессовестность обогащения в условиях глубочайшего экономического кризиса страны. Нам знакома эта психология – психология мародеров: дочиста ограбить мертвого. А народ заставляют расплачиваться за слепую и наивную веру в порядочность и нравственность правителей, расплачиваться за перебитые политические горшки и за страшную разобщённость народов.

И о «демократии» теперь стыдливо помалкивают – теперь это ругательное слово – и об обещанном «демократическом рае» говорят, отводя глаза в сторону. А Правда бродит рядом в бесконечных рядах «блошиных рынков» страны, но не в фешенебельных залах супермаркетов. Они не для неё. Дух народа припал.

Тогда же, в начале «перестройки», жил ещё в Великой Стране дух солидарности и взаимопомощи, и он даже возрос на гребне волны демократических иллюзий. И это было допингом, взбодрившим общество.

*          *          *

 

8 декабря 1988 года. По радио и по телевидению прошло безликое, сухим суконным языком изложенное сообщение: 7 декабря в Армении произошло землетрясение. И больше никаких комментариев.

Вечером 9 декабря наша семья и родственники собрались у нас за традиционным поминальным столом: 9 дней со дня смерти матери жены. Сообщаю об этом сугубо приватном событии, чтобы была понятна обстановка, в которой было принято решение. В разгар общей мирной беседы, вдруг кто-то из присутствующих закричал:

– Включи скорей звук телевизора!

На экране шли страшные кадры картины разрушений, потрясшие весь мир. Притихнув, потрясенные смотрели и мы. На моем веку были землетрясения, например Ашхабадское, но о нем молчали, просто сообщив, что было землетрясение. А тут такое показали! И сразу стало понятно, что в Армении произошло не просто землетрясение, а самая настоящая КАТАСТРОФА!!!

 

 

Ещё шли эти кадры, и мы все ещё вглядывались в экран телевизора, а я, сам того не замечая, твердил непонятно откуда взявшиеся слова: «Придётся ехать, придётся ехать». И никто меня не спросил, куда и зачем. Всем было ясно и понятно. Решение пришло само собой и ни в чьём утверждении не нуждалось.

Звонок телефона. На другом конце провода знакомый голос:

– Телевизор включил? Смотришь? Рюкзак складываешь? – Косогоров всем задаёт такие вопросы.

С этого момента время переключилось и понеслось вскачь. Обзваниваю друзей. Узнаю у них номера телефонов дежурных Обкома и Облисполкома. Узнаю у дежурного, что только что закончилось совместное Заседание Обкома и Облисполкома, создана Областная Чрезвычайная Комиссия, председателем ее назначен Щербаков А. Е. Это уже легче. Он – мой бывший студент и, надеюсь, что он нас поймет. Прошу дежурного записать нас двоих на срочный прием к Председателю Чрезвычайной Комиссии: Косогорова Валерия Михайловича и меня. Мне сообщают:

– Вы на прием записаны первыми. Время приема 9.00 часов 10 декабря. Принял дежурный. Текущее время 22 часа 15 минут.

Звонок «Бороде» – Косогорову. Слышу удивлённый не то выдох, не то вдох:

– Что, нас уже ждут?

– Да, «Борода», ждут и нам теперь деваться некуда. Только вперед без страха и сомнений.

Разделили, кого и кто извещает о возможном срочном отъезде, обзваниваем их. После 23.00 часов выясняем, что можно быстро собрать человек 15 добровольцев. С тем и пожелали друг другу спокойной ночи.

Утро 10 декабря. 9.00. Нас в Облисполкоме действительно ждут и проводят к Председателю ЧК. Обмениваемся приветствиями с Александром Евгеньевичем Щербаковым. Он меня знает и помнит, мы с ним не раз встречались.

– Что, Николай Петрович, привело Вас ко мне? Учтите: кроме дел Чрезвычайной Комиссии я ничем не занимаюсь.

– А по делам её мы и пришли.

Знакомлю его с Косогоровым – спортсменом и альпинистом.

– Мы с Валерием Михайловичем обращаемся к Вам с просьбой, послать нас и нашу группу на спасательные работы в Армению. Мы не новички в этом деле, у нас есть опыт спасательных работ и в горах, и в тайге и в других местах, и мы там не будем лишними.

Александр Евгеньевич задает несколько вопросов Косогорову, пока готовят переговоры с Москвой и Ереваном, хочет увидеть, чем дышит он, «Борода», и попробовать понять, что он за человек. Сомнения развеяла фраза Валерия Михайловича:

– У нас есть главное: умение, навык сохранять работоспособность в экстремальных условиях в автономном режиме. Нам нужны только вода и дрова. Всё остальное у нас есть, всё остальное делать мы умеем.

Москва и Ереван дают «добро» на нашу поездку. Наступило время конкретных решений. Александр Евгеньевич обращается ко мне:

– Ну и кто же, Николай Петрович, в вашей группе будет руководителем?

– Инициатором поездки является Валерий Михайлович, он человек опытный, в сложной обстановке не растеряется, ему и карты в руки.

– Хорошо. Сколько дней вам нужно на подготовку. Сегодня в 10.00 улетает борт спецрейсом в Ереван. Когда будет следующий, сказать трудно.

Я не выдержал:

– Александр Евгеньевич, о каких днях вы говорите. Надо говорить о часах.

«Борода» горячо поддержал:

– Конечно о часах.

– Но сегодня воскресенье, и склады закрыты, и мы не можем обеспечить вашу группу продовольствием.

«Борода» предложил:

– Нам продукты в срочном порядке и не нужны. Почти у каждого из нас есть на 10 дней неприкосновенный запас, на случай походов. Будем тратить его, снаряжение есть у всех. Так, что особых препятствий не видно.

Щербаков недоверчиво смотрит на меня. Что скажу я? Я согласно киваю головой и говорю:

– Дело за вами. Как скажете, так и будет.

Тут же предлагаю график подготовки группы, между собой нами обговоренный:

– Час на оповещение участников Вы нам даете?

– Даю.

– Час на подготовку снаряжения и его упаковку Вы нам даете?

– Даю.

– Час на то, чтобы подготовить документы для группы, берете себе?

– Беру.

– Час на то, чтобы вытереть губы и доехать до аэропорта, даете?

– Что это за вытирание губ. Зачем это?

– Александр Евгеньевич, вы не поняли моей шуточной фразы. Мы едем не к теще на блины. Что с нами будет, мы не знаем. Знаем только, что спасательные работы всегда сопряжены с риском. И нам нужно собрать родных и с ними попрощаться, а также нам нужно известить об отъезде наши предприятия. И Ваших сотрудников просим, известить по месту нашей работы о нашем отъезде.

– Убедили. Итого 4 часа. Учтите, что борт везет медикаменты, кровь и плазму для переливания крови. Я сейчас отдам распоряжение о задержке рейса, но вы понимаете меру ответственности, связанную с этим? Ведь там всё это ждут раненые и больные. Кто будет отвечать за напрасную задержку рейса?

«Борода» вступил в этот непростой разговор:

– Конечно, за это отвечать должны будем мы, и отвечать своим добрым именем. Дороже этого у нас ничего нет. И это звучит несколько риторически. Ведь подразумевается, что отвечать будет Председатель Чрезвычайной Комиссии. Обещаем, что не подведем.

Наступила неловкая пауза. Мы переглянулись с «Бородой». И я решился прибегнуть к испытанному способу. Нужно помочь Щербакову слезть с бюрократического пьедестала и перевести разговор на бытовой уровень. И предложил Александру Евгеньевичу пари: если через 4 часа окажется, что мы не готовы, мы пари проиграли. Ну, а если…

В комнату вошел помощник Александра Евгеньевича. Ему прозвучало распоряжение:

– Срочно объявите о задержке спецрейса до 14.00, и сообщите им о необходимости принять на борт группу спасателей. Руководитель группы – Косогоров Валерий Михайлович.

И обращаясь к нам:

– Ну, счастливого пути и успехов всей вашей группе! А мои рукопожатия – это и лучшие пожелания вашей группе, и согласие на пари! До свиданья, ребята!

Все переговоры заняли 30 минут. Дальше время ещё больше уплотнилось и даже трудно представить, как в короткое время нам удалось известить о сборе всю группу, подготовить документы, известить друзей, которых не застали дома, о нашем отъезде и оставить им приглашение ехать вслед за нами, собрать снаряжение, и. т. д.

Когда мы с «Бородой», взмыленные появились в здании Горисполкома, чтобы составить и отпечатать списочный состав группы, напечатать удостоверение для каждого и мандат для нашего руководителя, какими разными взглядами на нас смотрели чиновные люди. Секретарши – с тревожной жалостью, даже с влажными глазами, машинистки – отстраненно и безразлично, мужчины – некоторые с завистью и восторгом, а некоторые с явным непониманием наших поступков, с саркастической улыбкой и готовностью, когда мы отвернемся, крутить пальцем руки у виска: мол, у ребят самих крыша поехала. Но, тем не менее, документы сделали быстро и нам дали машину.

Уазик «буханка» умчал Косогорова собирать ребят и самому собираться, а я помчался домой. Организаторы подобных поездок всегда испытывают дефицит времени для собственных сборов. В 12 часов 40 минут, когда я уже уложил свой рюкзак, подъехали ребята и все собрались в нашей маленькой квартире. Присели, помолчали. Обнялись и распрощались с домашними. Всё. Мы уже в пути.

В 13.00, из аэропорта, я позвонил Щербакову:

– Товарищ Председатель Чрезвычайной Комиссии, шуточное пари Вы проиграли. Группа в составе 9 человек находится в аэропорту, готовая к отлёту. Спасибо за добрые напутствия! До свиданья!

Вот они – эти девять человек и их опыт самодеятельного туризма:

Косогоров В. М – руководитель группы, альпинист, пеший и водный турист.

Абульханов Р. А. – плотогон по горным рекам Алтая и Сибири.

Беляков В. А. – водный турист, парашютист.

Вырыпаев Н. П. – водный турист, велотурист.

Денисов Г. В. – альпинист, турист.

Мордвинцев А. Ф. – лыжный турист (на Кольском полуострове и на Южном Урале).

Мордвинцева Н. А. – медработник.

Петров В. А. – мото и велотурист, лыжный турист.

Платов Н. Я. – мото и велотурист.

Косогоров попросил всех проверить личные санитарные укладки. Перевязочного и других материалов для первой медицинской помощи оказалось мало. В аптечном киоске аэропорта решили закупить все, чем там располагают. Киоскерша, узнав, куда и зачем мы летим, засуетилась и, несмотря на обилие закупаемого, отказалась взять деньги:

– Пусть это будет моей помощью людям, находящимся в беде, там в Армении.

 

 

Прошло довольно много времени. К нам подошла дежурная аэропорта и предложила нам за свой счёт взять билеты до Еревана. Нас – спасателей – приравняли к пассажирам, упросившим взять их до Еревана попутно. И невдомек была этим чиновным людям из «Аэрофлота» бессовестность подобного требования. Мы, спасатели, находились под эгидой Красного Креста.

Сталкиваясь с бюрократической машиной, я каждый раз убеждался, что она обязательно даст сбой и подведёт в самом слабом звене цепи управления, преподнесёт самый неприятный сюрприз, в самое неподходящее время. Теперь кто-то схалтурил, не сообщил в аэропорт условия нашего отлёта, и разрыв этой цепочки опустошил наши карманы. Нам ещё это аукнется! Но какой это оглушительный контраст с поступком киоскерши!

А время шло, а вылета всё не было. Только вечером около 19 часов дали «добро» на вылет нашего самолёта. Самолёт шёл без промежуточных посадок. Земля была закрыта облаками. Через три с лишним часа полёта самолёт резко пошёл вниз, и открылись огни Еревана. Самолёт выпустил шасси, заложил крутой вираж, сделал большой круг и – вдруг убрал шасси, набрал высоту, и огни скрылись из виду. Летим, а куда не знаем. Клонит ко сну. Многие наши ребята спят. Но вот самолёт пошёл вниз, стукнуло выпущенное шасси, все очнулись и кинулись к иллюминаторам, самолёт запрыгал по бетонке. Краснодар! Пилоты сообщают нам, что Ереван не принял нас без объяснения причин. Ночевать будем в Краснодаре. Из самолёта нам нужно всем выйти и взять все вещи.

В аэровокзале Краснодара столпотворение: ни присесть, ни прилечь негде. Пилоты приглашают нас в гостиницу лётного состава. Радостные мы идем туда и… видим: в гостинице на стульях, диванах и просто на полу лежат и, видимо, пытаются уснуть, закрыв лица полотенцами, пилоты, штурманы, бортмеханики и ни одного квадратного метра свободного места! Так отозвалась армянская катастрофа здесь. Нам проще, у нас есть с собой всё. Уходим в просторный, холодный вестибюль, стелим лежаки, залезаем в спальники и засыпаем. Утром нас будят наши дежурные: завтрак готов.

Пилоты предупреждают, что нам нужно быть в полной готовности. Разрешение на вылет может прийти в любой момент. Время идёт, а вылета всё нет. Но вот в середине дня 11 декабря, наконец, получили разрешение на вылет в Ереван. Перемахнули через горы, и вот он – Ереван – под нашими крыльями… И снова втянули ноги шасси, и самолёт уходит от Еревана.

Вскоре садимся… Тбилиси! Нас предупреждают, что из самолёта выходить нельзя: скоро могут дать разрешение на вылет. Время тянется и нам становиться тошно не только от ожидания. Наш самолёт стоит позади грузовика Ил-76, все его четыре двигателя чадят на малом газу. В струях их выхлопа нуль кислорода, но зато в изобилии керосинового чада. Пассажиры – попутчики решили, что от Тбилиси им лучше ехать до Ленинакана на автобусе. С тем они и уходят, мы остаемся в самолёте одни. Вот уже более суток мы болтаемся в воздухе над Кавказскими горами, но до Еревана ещё очень далеко.

Ближе к вечеру наш самолёт снова поднимается, нехотя перелезает через горы, и мы снова видим огни Еревана. В этот раз самолёт не кружит над Ереваном, а с ходу садится в аэропорту «Эребуни», или по другому «Южный» и подруливает к аэровокзалу. Выпрыгиваем из самолёта, быстро его разгружаем. Пензенские пилоты тепло с нами прощаются, и самолёт сразу же уходит на взлёт, освобождая взлётную полосу для других.

Нас никто не встречает. В аэровокзале пусто и неуютно. Для пассажирских перевозок аэропорт закрыт. К нашим вещам подходит работник ремонтных мастерских и, когда он узнаёт, кто мы и откуда, предлагает идти в мастерские. Там теплее и место для нас найдётся.

Мы вывели общую закономерность: дело делают скромные, не заметные в обыденности ребята, а начальство придет потом, когда нужно будет делить пироги и пышки. Начальников мы видели только раз, когда в район бедствия, к нашему лагерю, приезжал Николай Иванович Рыжков, бывший в то время Председателем Совета Министров СССР.

Тут мы узнаём, почему мы так долго болтались в воздухе. Беда в одиночку не ходит. В аэропорту «Звартнотц», или по другому «Западном» – главном аэропорту Еревана – разбился и сгорел на взлетной полосе югославский самолёт ДС-10, там же произошло лётное происшествие ещё с одним самолётом, в районе Спитака разбился грузовой Ил-76. Во всех этих катастрофах большие человеческие жертвы. В аэропорту «Южный» на взлёте отказали двигатели большого вертолёта Ми-6, он упал, подломил шасси, имеются раненые. И всё это происходило в моменты нашего подлёта к Еревану.

Аэропорт «Южный» работает для вертолётов на Спитак. Вчера, 10 декабря, почти всё поле было уставлено носилками с ранеными, их не поспевали увозить в город. Хуже всего дела обстоят в Спитаке и он, этот энергичный парень-ремонтник говорит, что нам, конечно, нужно ехать туда, и он завтра нас туда отправит, а сейчас время позднее и пора спать.

 

Утро 12 декабря. Мы поднялись ещё по-тёмному. В аэропорту оживление. Прилетают один за другим самолёты. Хлопочут у вертолётов механики и пилоты. Нас приглашают на погрузку. Загружаем свои рюкзаки. Загружаем медикаменты и кровь, которые мы привезли. Нам приносят две большие, по 20 литров, бутыли с водой и несколько ящиков минеральной воды «Арзни». Этой минералкой нас потом снабжали в изобилии. Объясняют:

– В Спитаке, а вы летите туда, нет воды. Водопроводные нитки порвались и, опорожняясь, засосали фекальные воды из разрушенной канализации. Такую воду не только нельзя, пить, но даже руки нельзя вымыть.

 

 

Вертолёты начинают уходить один за другим. Наш механик – наш благодетель – обращает наше внимание, как они стали это делать после аварии с Ми-6. Вот один из них приподнялся, повисел на небольшой высоте и резко опустился. Снова приподнялся, повисел, наклонил морду по-собачьи к земле и, набирая высоту, ушел в сторону гор. Очередь доходит до нашего вертолёта. Садимся в вертолёт. Вместе с нами летят двое: корреспондент московского журнала и фотограф. Это нам выгодно. Не нужно просить разрешение на съёмку из вертолёта. Они снимают, мы снимаем тоже. Журналисты просят несколько усложнить маршрут, и мы пролетаем около АЭС, получившей небольшие повреждения, и над местом катастрофы самолёта Ил-76. Парят градирни АЭС и ещё дымятся чёрные обломки самолёта.

Вертолёт едва переваливает, чуть не цепляясь колёсами шасси, через гребень горного перевала, и внезапно открывается панорама разрушений города. От увиденного у всех у нас вырвался крик – вздох ужаса. Потом мы не будем так остро реагировать на эти развалины, но этот вздох ужаса от увиденного так в нас навсегда, кажется, и останется.

 

 

Картину бедствий невозможно описать, как невозможно и вообразить силу ударов стихии, опрокинувшей набок элеватор, превратившей кварталы домов в крошево обломков, а промышленные здания в изуродованные скелеты, окружённые хаосом скрученных металлоконструкций, сбросившей с рельсов вагоны железной дороги, валяющиеся теперь под откосом.

Позже в штабе от очевидцев мы узнали: в момент ударов, а их было два последовательно, в городе сразу возникло более 40 пожаров, были разрушены газопроводы, высоковольтные линии, порваны подземные кабели электроснабжения и связи, трубы водопровода и канализации. Большая часть пожарных машин была раздавлена обломками пожарных депо. В гаражах были раздавлены более девяти десятых легковых и грузовых машин и машин скорой помощи. Да и проехать по улицам стало невозможно: проезжая часть завалена обломками зданий и поваленными столбами городского освещения. Железная дорога разрушена: на протяжении 17 километров рельсы буквально свиты в спираль, пролётные строения мостов сброшены дальше, чем на 10 метров, с мостовых устоев, множество оползней и обвалов в горах, в некоторых местах вертикальное смещение слоёв почвы относительно друг друга достигает 1,5 метров.

 

 

Если есть на земле ад, то преисподняя разверзлась именно в этом месте, в месте тектонического разлома земной коры. Пыль, поднявшаяся над разрушенным в один момент городом, закрыла солнце и превратила день в ночь. И над всем этим мертвым хаосом – леденящие душу истошные крики о помощи из развалин. Так нам рассказали очевидцы.

Когда через 4 часа пыль осела и открылось небо, никто не смог бы узнать в страшных руинах цветущий, прекрасный город Спитак – «Белый город» по-армянски – гордость Советской Армении, город, расположившийся в живописной котловине Памбакского горного хребта, город, возникший на месте маленькой станции Амамлу, город, созданный любящими сердцами и трудолюбивыми руками жителей всей Армении.

 

 

Но это всё лирика. Беглый анализ показывает, что таких больших разрушений можно было избежать. Много лет было известно, что Армению постоянно трясло и трясёт с незапамятных пор. Но даже взгляд дилетанта видит, что о сейсмической безопасности здесь беспокоились мало. Основным строительным материалом были красивые блоки из туфа, скреплённые тонким слоем цементного раствора. Всё зависит от качества раствора, а оно зависит от добросовестности строителя. Коррупция, свившая прочное гнездо в Армении, высосала цемент из раствора и пустила его налево. Некоторые дома были построены на растворе, состоящем, наверное, только из песка. Они и рассыпались, как домики из детских кубиков. Контроля, видимо, в строительстве индивидуальных жилищ не было никакого. А ведь при жёстком контроле этих разрушений должно было быть меньше. Здание райкома партии, например, почти не пострадало. Дало только несколько трещин. Также и на других домах, где была заинтересованность в качестве строительства. Высокая кирпичная труба электростанции стоит нетронутая, как ни в чём не бывало.

Русский «авось» в ходу не только в России. Всё это мы узнали позже. А сейчас наш вертолёт стал в круг, в очередь на посадку за вереницей таких же вертолётов. Вертолёт садится на ставшем теперь знаменитым стадионе близ сахарного завода. Нас сразу же погружают в атмосферу бедствия штабеля гробов вокруг стадиона. На стадионе развернуты полевой госпиталь, продовольственный и вещевой склады, полевой морг. Это центр жизни и смерти Спитака.

 

 

Выпрыгиваем из вертолёта, хватаем упаковки с медикаментами и кровью и несём в полевой госпиталь. Наши вещи возьмём потом. Возвращаемся и видим, что наши вещи уносят какие-то люди. Догоняем и отбиваем их, но один рюкзак утрачен. Там в нем походная печь, теплые вещи и два спальника Анатолия Федоровича Мордвинцева. Так под видом добровольных помощников к нам пожаловали мародёры. Мы о них ещё услышим. А это показатель того, что здесь нет порядка и надо быть всё время осмотрительным. За отсутствие осмотрительности мы и поплатились. Ночёвки теперь будут только холодные, и нам приходится поделиться с Толей и тёплыми вещами, и спальниками.

 

Прощаемся с пилотами вертолёта. И тут выясняется, что у них проблемы. Вертолёт неисправен. Сесть-то он сел, а вот взлететь он уже не может. Уходим со стадиона и временно располагаемся около развалин детского сада с фонтаном во дворе и разрушенным плавательным бассейном. И, как символ бедствия, на куче развалин детсада лежит детская игрушка – кукла.

 

Мы с «Бородой» уходим в штаб, руководящий спасательными работами. Идём по улице залитой потоками патоки, текущей из лопнувших резервуаров – танков цеха «лимонки». За железными решётками, окружавшими бывшее полуразрушенное административное здание, во дворе поставлены две просторные палатки штаба. Подступы к нему охраняют, сцепившись локтями, милиционеры, а вокруг орущая, не слушающая никого, кроме себя, толпа. С трудом пробираемся к цепи милиционеров и объясняем, кто мы такие и что мы хотим. Нам повезло: в этой шеренге есть наши земляки – курсанты Саратовского училища МВД. Они прибыли в Спитак после землетрясения одними из первых. В воздухе, как они сказали, ещё стояла пыль. И это их заслуга в оказании помощи раненым в первые часы. Они находились в Карабахе в командировке, были подняты по тревоге и потом в Спитаке более суток работали непрерывно, помогая всем, кто нуждается в помощи. Заслуги их в этом деле по-настоящему не оценены до сих пор.

Представляемся руководителю штаба Норику Мурадяну и просим его направить нас в горные селения. Недолгое раздумье, и следует отказ. Нет транспорта и нет карт местности, даже пешее передвижение невозможно. Дурацкая игра в секретность лишила почти все службы, и население подробных карт местности. И возникали парадоксы. Наши карты недоступны, так как они на секретных листах. Но когда возникала острая нужда, американские спасатели по спутниковым каналам получали в кратчайший срок подробнейшие, новейшие карты. И делились ими с нашими спасателями. Какова абсурдность ситуации? Бюрократия засекречивала родную страну от своего же народа. И видимо, желая от нас отвязаться, нам предлагают идти на сахарный завод. Там спасателей мало, возможно, не будем лишними.

 

 

Возвращаемся к ребятам. У развалин детского сада видим печально стоящую женщину. Подумали, что она здесь потеряла кого-то, но, обернувшись к нам, она вдруг сказала, что здесь, на этом месте, случилось чудо. Накануне землетрясения были толчки, и перед ними выли собаки. 7 декабря в доме рядом она стирала бельё и, когда вдруг завыли собаки, она кинулась в детский сад. Всех детей вывели из здания. Замешкалась только одна девочка. Она и пострадала. Кукла на развалинах – это памятник ей.

Вообще, случись удар позже на 4 или 5 минут, сколько ребят остались бы живы. Была бы в школе перемена, дети были бы на улице.

 

 

Ребята подыскали площадку для лагеря, и мы перебираемся туда, ставим палатки, устраиваемся, огораживая лагерь, благо обломков мебели вокруг валяется в избытке.

Оставив в лагере дежурного, группа идет туда, где вроде бы кипит работа. Это оказались развалины 5-этажного корпуса лаборатории цеха лимонной кислоты – «лимонки». Шуму и криков вокруг много, но результаты ничтожны. Вручную к развалинам не подступиться, а грузоподъёмности 15-тонного крана не хватает. Он только может приподнимать зажатые обломками плиты и отрывать от неё куски. Прораб Ашот, командующий этими работами, в отчаянии от результатов. Поздно вечером за ужином ребята, обсуждая результаты дня, пришли к выводу, что так вести работы нельзя. Рядом с нами оказалась воинская часть. У неё есть инженерная машина. Это танк, с которого снята башня, навешен огромный бульдозерный нож и мощная 75-тонная лебёдка. Договариваемся об использовании этой машины. И утром она приходит вместе с нами на развалины «лимонки». К этому времени у нас после горячих обсуждений сложилась технология разборки развалин этого здания, и мы принялись внедрять её в дело.

 

 

Ашот горячо одобрил нашу инициативу. Мы нашли методы этой работы, совместно отработали её приёмы. Вот они. С помощью ломов и лопат очищаем верхнюю поверхность бетонной плиты от обломков, могущих упасть и повредить людей, находящихся под ней. Пробиваем отверстие в плите, зачаливаем её тросом крана и приподнимаем. Два спасателя ныряют под плиту и осматривают открывшееся пространство. Затем, если там ничего не обнаружено, тросом 75-тонной лебёдки зачаливаем эту плиту и инженерная машина, заякорившись бульдозерным ножом, по команде с ревом выволакивает плиту. И работа пошла. Крики: «Вира», «Майна», «Пенза цепляй», «Вира лебедка», «Майна лебёдка», – стали слышны днем и ночью.

 

 

За двое суток мы вместе с группой Ашота разобрали, таким образом, все пять этажей и подвальное помещение лаборатории и никого не нашли. Если бы нам знать, что все работницы лаборатории лежали под обломками её стен, и мы по этим обломкам ходили!! От сознания этого становится не по себе. Их многих нашли в этих обломках не в нашу смену и поняли их поведение в беде. В момент удара они кинулись к окнам и в это время стены рассыпались. Однако одну живую всё же откопали. Она ещё была в сознании и на глазах у всех умерла. Её убил синдром длительного сдавления – крэш-синдром. Врач, который прибыл слишком поздно, плакал от бессилия ей помочь. Надо было наложить жгут на пострадавшую конечность сразу же после её обнаружения, но по незнанию этого не сделали, и токсины из повреждённой руки, проникшие в кровь, убили её. Она постепенно потеряла сознание и угасла. Для таких пострадавших существует единственный способ помочь – подключить их кровоток к аппарату искусственной почки. Но на всём пространстве бедствия этих аппаратов были единицы. Да и незнание коварства крэш-синдрома, известного с давних пор, также погубило многих спасённых.

 

 

Позже в газете «Правда» я прочитал заметку спецкора об этих работах на «лимонке». В ней было сказано и о нас: «…на четвертый день прибыли крановщики из Пензы…». Корреспондент не беседовал с нами и присвоение нам квалификации крановщиков – на его совести. Среди нас были только инженеры разных специальностей от механика до электронщика и связиста, и с нами – здравый инженерный смысл.

Постепенно наладился наш быт. Живем в двух палатках. Ночевки холодные, а на улице мороз доходит до –10 градусов по Цельсию, но мы привычны и это нас мало беспокоит. Наши запасы минералки пришлось занести в палатку. Там хоть на несколько градусов теплее. Однажды ночью нас разбудил чей-то крик: вода в бутылках всё же замёрзла, бутылки полопались и подмочили наши спальники. Но днём ещё было тепло, и мы чувствовали себя нормально. Дрова в изобилии, дежурные наши на высоте походной кулинарии. Единственное, что нам непривычно – это горько-солёная минералка, на которой готовят и чай, и суп.

 

 

Трясло землю и днём, и ночью. Шли последние толчки, так называемые афтен-штоки. Ночью земля шевелилась под нашими палатками, гремело железо на развалинах сахарного завода. Однажды поздним вечером во время нашего ужина земля под нами вдруг сильно дернулась. Свеча, стоявшая на перевернутом блюдце, упала и погасла. Суп в наших блюдах расплескался, а мы сами попадали со скамеек, на которых сидели. В темноте раздался истошный крик Володи Белякова из палатки (Андреевича по нашей обыденности). Он только нагнулся, чтобы в неё войти, и тут же улетел от толчка в дальний угол палатки. Когда он вынырнул из неё, объяснил причину своего крика: он подумал, что кто-то над ним подшутил и двинул его сапогом под зад. Наутро объявили, что был толчок силой 6,5 баллов по шкале Рихтера.

 

 

Работы на «лимонке» закончились. Печальные развалины её были теперь пустынными и мертвыми. Начались работы во вспомогательных цехах и в цехе готовой продукции. Ходить по ним было опасно, и после нашего обследования их взорвали. Обломки чуть не задели наши палатки. В кузнице возле пневмомолота обнаружили тело. Взять его можно было только с помощью нашей лопаты, нами потом сожжённой. В цехе варочных котлов родственники обнаружили около рабочего места тело погибшего. А мы обнаружили, что зачерстветь душой около чужой беды можно очень быстро.

 

 

Во вспомогательных цехах мы работали вместе со спасателями из Австрии. Сравнивая себя со многими нашими группами, военными и гражданскими мобилизованными, мы могли гордиться. По сплочённости, трудолюбию и умению работать мы резко отличались от них в лучшую сторону. Но, когда мы столкнулись с первыми профессиональными спасателями из Австрии, наша гордость сильно поубавилась. У нас – только энтузиазм, а у них – чёткая организация. У нас для связи – охрипшие глотки, у них – индивидуальные радиостанции. Мы одеты, кто во что горазд, – у них яркие заметные издалека форменные куртки. Мы переворачиваем горы камней в поисках тел, они же – идут с дрессированными собаками, бережно перенося их на руках по камням развалин, и время от времени прислушиваются, объявляя 3 минуты тишины. И всё же их руководитель, видя работу наших ребят под наклонёнными стенами цехов, в восхищении пригласил нас работать в их команде. Для нас оценка профессионала – высшая похвала, но как же нам стыдно за заскорузлую отсталость, за незнание иностранного языка, приводящее порой к анекдотическим случаям.

Андреевич: «Das Hund?» (собака?)

Австриец: «Ja, Ja» (да, да)

Андреевич: «Rex?» (Рекс?)

Австриец: «Nein, Meri» (нет, Мэри)

Вот и весь наш словарный запас.

 

 

Работы на сахарном заводе подходили к концу, когда рядом с нашими палатками возник пожар. Кто-то в развалинах кузницы развел костер. Загорелись обломки строения, начал гореть мазут, разлившийся из лопнувших громадных баков – резервуаров электростанции сахарного завода. Возникший пожар грозил нам большой бедой. Он был рядом с нашими палатками. Мазут залил большую площадь развалин пожарного депо, кузницы и оранжереи – теплицы. Прибывшие пожарные предприняли пенную атаку. И залили пеной всё, что только можно. Пожар потушили, и наша тревога по поводу близости к нему нашего лагеря поутихла.

Вообще, здесь многое удивительно. Резервуары с мазутом лопнули от гидроудара изнутри, а высоченная труба стоит целёхонькая, а в теплице все стёкла целые.

В развалинах сахарного завода делать было больше нечего.

Куда-то делся прораб Ашот, но наконец-то появился главный инженер завода. Он не возглавлял разборку развалин, а занимался устройством своих собственных дел. Чиновная душа иначе поступить не может. Так, что при работах на сахарном заводе мы его не видели.

 

 

В штабе договариваемся, что будем заниматься милосердным делом по направлениям штаба. Будем оказывать людям помощь в жилых кварталах.

Эта работа потребовала перемены тактики работы. Если дом сложился, то особых трудностей работа в этих развалинах не вызывала. Копай и что ищешь откопаешь. Иное дело, когда дом полуразвалился, тут нужно быть предельно собранным и осторожным. Он может рухнуть в любой момент. И первым в эти развалины нырял «Борода». Этой разведкой он, и определял объем работ, и намечал пути отхода каждого из нас, в случае необходимости.

 

 

К этому времени понаехали корреспонденты разных иностранных агентств. Вся эта назойливая орава вызывает иногда наше возмущение. Один из нас, Петров Слава, не выдержал и высказал одному из них в самых резких выражениях наше отношение к их назойливости и бестактности. Мы раньше договорились, что фотоснимки мертвых тел мы делать не будем. Это, по нашим понятиям, кощунство. И нам непонятна их назойливость и бестактность в этом деле. Самыми профессиональными и корректными оказались японские телеоператоры, взявшие у нас телеинтервью, понявшие нас по собственному опыту и не задававшие бестактных вопросов.

Появились ещё наши ребята – Пензенская группа под руководством Кабанова Г. В. Они поставили лагерь за рекой, и пригласили нас присоединиться к ним. В отличие от нас, они лучше обеспечены продуктами и предложили поделиться с нами консервами и прочим. Что-то мы у них взяли, но от объединения отказались. От добра – добра не ищут. Наша группа уже сложилась, а что будет там, мы не знаем. И с продуктами у нас стало лучше. Организованы комендантские районы, и комендант нам помогает.

 

 

Работа с жителями Спитака выявила одну их особенность. Они почти все находятся в состоянии шока. Со времени землетрясения прошло больше недели, они не отходят от развалин своего дома, но лезть в развалины своего дома за самым необходимым их ни за что не заставишь. Вот и лазали мы, по их просьбе, по этим развалинам и вытаскивали подушки, перины, матрацы и одеяла. Они же не могли переломить себя, даже не могли сунуться в эти развалины и ночевали около костров возле своего бывшего дома. Мне знакомо такое состояние. Это чувство теперь у них останется надолго, если не на всю оставшуюся жизнь.

 

 

Запомнились несколько особенных случаев.

Один из опекаемых штабом попросил вытащить с третьего этажа разрушенного дома цветок и больше ничего. Мы удивились такой любви к цветку, но просьбу выполнили. При нас он эту пальму вытряхнул из кадки и забрал с её дна золото. Больше цветок был не нужен, и неприветливый армянин тут же удалился.

Другой попросил вытащить из развалин его дома армянские книги. Он оказался весьма интеллигентным человеком – учителем местной школы. Для него книги оказались самым дорогим в этих развалинах. Месроп Маштоцы, основатель армянской письменности, мог бы гордиться, что имеет хороших последователей.

Тронула нас просьба одного жителя откопать ему портрет его жены. Мы эту просьбу выполнили и увидели слёзы волнения и благодарности.

Была и одна настойчивая просьба, найти под заваленной обломками кроватью непонятно какой предмет. Когда мы выволокли на свет божий эту штуку, она оказалась бочонком из нержавейки, по размерам и форме, напоминающим колпак от старинной швейной машины «Зингер», полным коньяка. Это был остаток от свадебного пира. И мы с трудом убедили его владельца, что мы не пьем, мы спортсмены, и при нашей работе этот напиток небезопасен – он может вызвать в дальнейшем у нас замедленную реакцию, а это в наших условиях очень опасно. Вообще «сухой закон» нам соблюсти было нетрудно: из 9 человек никто не курит и не пьёт.

Однажды нас позвал к себе Косогоров. Он говорил с женщиной, сидевшей около развалин своего дома. Мы ничего не могли сказать о её возрасте: чёрное лицо, ввалившиеся щёки, красные вывернутые веки и ноздри, потрескавшиеся губы. Что делает стресс с человеческим лицом! Она не спала уже 12 суток, и не может никак уснуть. Её дети и внуки ушли одни на работу, другие в школу. И никто не вернулся. Она сидела около развалин своего дома, на разбитом ящике и перед ней был погнутый таз. Это было всё, что у неё осталось. Она постоянно повторяла одну фразу: «Где мне взять ребёнка?» Мы с трудом поняли, что это не сумасшедшая, а одинокая женщина, ищущая такого же обездоленного сироту, чтобы обласкать и обогреть его. Эта женщина стала для нас олицетворением, как бы символом бедствий Спитака.

А всех этих бедствий было в избытке. В один из первых дней, мне было необходимо быть на стадионе. Обошел, прыгая по камушкам, огромное озеро липкой патоки (отход производства – сырьё для лимонной кислоты) и стал свидетелем сцены около морга. Приехала автомашина «КамАЗ» с трикотажной фабрики, полная раздавленных женских трупов. Разгружать её должны были солдаты. Молоденький солдатик от увиденного, как говорится, «поплыл». Он готов был упасть в обморок. Прапорщик, который руководил разгрузкой, подошёл к нему и изо всей силы ударил его по лицу. Солдат принялся за работу. Кончил разгрузку, подошёл к прапорщику, обнял его, и слёзы потекли по его лицу:

– Спасибо тебе, иначе я бы сошёл с ума.

– Не стоит благодарности. Нас учат этому, – был ответ прапорщика

.

 

Постепенно работы в центре города закончились. И мы по просьбе штаба ушли на работы в пригород. Штаб настойчиво просил помочь одному жителю. Он оказался начальником какого-то строительства. Теперь бы, на фоне особняков нуворишей нашего времени, его дом не произвел бы впечатления, не удивил бы своей роскошью. А тогда резная лестница из вьетнамского дуба, рисунчатый художественный паркет, подоконники из красного дерева, резные двери из ясеня, кухня с двойным набором французского оборудования, стеновые панели, и мебель красного дерева, изготовленная по заказу, нас привели в изумление и негодование. И все три этажа, подвал и гараж на два бокса, были забиты стройматериалом ещё на такой же особняк. Мы всё-таки считали себя повидавшими многое, но такое видели впервые. Для спуска мебели из его особняка со слегка треснувшими углами, он мог бы кого-нибудь нанять от своих щедрот, но не пользоваться услугами нас – волонтёров.

Ещё раз подтвердилось, что восточное взяточничество и коррупция, распространившиеся в Закавказье, поразили партийную верхушку, кичившуюся своим достатком. Особняк Степаняна это только подтверждал и говорил о страшном контрасте в уровне жизни жителей Армении.

Соседним с роскошным особняком Степаняна был домик Ованеса. Он не перенёс землетрясения и был почти полностью разрушен, но на этого беднягу навалились и другие напасти. Он держал корову и овец. Овец, переживших эту беду, подстерегла беда другая. Их у него угнали мародёры (он в овраге видел следы их разбоя), а корову придавили обломки хлева.

Мы, чем только сумели, помогли бедолаге: очистили от обломков его кухню под открытым небом, разобрали развалины дома, вытащили оттуда постель и тёплые вещи, разобрали хлев, вытащили оттуда труп коровы и сожгли его. Обо всём этом мы составили акт. Засвидетельствовали этим актом его несчастье, надеясь, что эта бумага ему поможет. Но при том уровне коррупции, который был в Армении, эта надежда была очень и очень слабой.

И всё же эта наша тяжёлая, инициативная работа принесла нам больше удовлетворения, чем работа на роскошном особняке соседа, который, не стесняясь нас, потирал руки: при теперешней ситуации, он превратит все стройматериалы в золото. Это бедствие Спитака принесёт ему немалый барыш.

 

 

Во время нашей работы на доме Ованеса пришёл его двоюродный брат. Он живет в селе, в горах, в 20 км от Спитака. В селе была школа. В ней училось около 200 школьников. Во время землетрясения вся она разрушилась от первого толчка. После первого толчка один учитель схватил и вынес нескольких учеников. Когда он вернулся в развалины за другими пострадавшими, второй толчок накрыл всех. Три дня пищали развалины. Тяжёлая техника для разборки завалов пришла только через неделю.

Работы подходили к концу, и мы начали понимать, что штаб использует нас для помощи своим людям. Не нуждающимся в помощи, а своим. Это проявилось даже в распределении присылаемой гуманитарной помощи: коробки с дефицитным товаром – своим, а остальным – тазы да ведра. Дублёнки из гуманитарной помощи первыми появились на рынках Грузии. Появились слухи о таинственных вертолётных площадках для разгрузки дефицитного товара в горах. В подтверждение этого начались полёты военной авиации. Борьба с мародёрами была поднята, так сказать, на высоту. Они летали низко, едва не задевая развалины.

 

 

Наше пребывание в Спитаке заканчивалось, и штаб выдал нам бумагу с хорошим отзывом о нашей работе. Мы сами себе написали рукописные командировки. Норик Мурадян, начальник штаба, позвонил в ЦК КП Армении с просьбой помочь нам с авиабилетами до Москвы и дал нам автобус до Еревана. Мы въехали на гребень перевала и простились с этим истерзанным, гибнущим городом.

От тепла и непривычного комфорта многие тут же уснули и проспали до Еревана. Тем, которые не спали, шофер рассказывал о себе. Землетрясение застало его на работе в автохозяйстве. Из всех автомашин и шоферов толчки оставили немногих, и они все работали непрерывно без сна и отдыха более двух суток. Сразу после землетрясения он кинулся домой, с помощью домкрата высвободил своих домашних и отправил их в больницу. Сам же отправился на работу. Когда через двое суток он пришёл в дом, чтобы отдохнуть, то увидел в доме полный разгром. Всё, что пожалело землетрясение, было разграблено мародёрами. Теперь его жилище – автобус.

Ереван нас встретил безразличием к нам и весельем. Нам дико было наблюдать это. Наши мысли были ещё там, в Спитаке, а здесь в городе благополучном на нас смотрели с равнодушием. Мы в наших замызганных робах были здесь лишними. Лишь один пожилой армянин, узнав кто мы, упорно приглашал к себе, но нам было не до того.

Равнодушие к нам проявилось и в другом: обещанные билеты до Москвы оказались пустым звуком. Без взятки никто в городских кассах «Аэрофлота» нас даже не слушал. Видя эти трудности, наш шофер предложил нас отвезти в аэропорт «Звартноц» и там попробовать со своими друзьями нам помочь. Этот симпатичный парень так и сделал. Он отвез нас за 15 км в «Звартноц», и его шёпот с работниками аэропорта позволил нам записаться на очередной рейс на утро. Мы с благодарностью простились с шофером, и ушли в дальний, пустынный угол «Звартноца», развернули наши лежаки и прикорнули до утра. Утром на огромном Ил-86 мы перелетели в Москву.

Эпопея наша заканчивалась. Денег у нас не оставалось. В углу вокзала мы своими рюкзаками отгородили местечко, и там, на туристских примусах наши дежурные сготовили нам обед. На последние гроши взяли билеты и приехали в Пензу.

Никто из начальства о нас и не вспомнил. Ведь они были на высоте положения – маленькая Пенза дала около 50 спасателей-волонтёров. Начальству было наплевать на трудности, которые возникли у добровольцев. Многие отъезжали в воскресенье и не успели сообщить на предприятия. Ретивые начальники, вошедшие в административный раж, начали требовать от них объяснений. А начальство помалкивало. Видя это, 4 января 1989 года мы в ПНИЭИ провели пресс-конференцию, чтобы громко заявить о себе. Но всё же серьёзных трудностей многим не удалось избежать. Кто-то из чиновников схалтурил, не сообщил официально на предприятия о нашем отъезде на спасательные работы, и для некоторых из нас это стало источником неприятностей. Четверых добровольцев уволили. Восстановить на работе с помощью партийных органов удалось только двоих. Двое, обидевшись на непонимание их поступка, уволились. Чрезвычайная Комиссия да и мы, инициаторы, тоже не доработали, не замкнули круг. С трудностями на работе стали бороться поодиночке. Нужно было Александру Евгеньевичу не пожалеть 40 минут и устроить прием для спасателей-добровольцев, а мы не подсказали ему необходимость этого.

Если бы нашу поездку подтвердили, например, благодарственными письмами, то многие из нас избежали бы неприятностей. Письма послужили бы для нас охранными грамотами от ретивых чинуш и недругов. И мы были бы избавлены от ненужных обид, и необходимости объяснять, что мы – не прогульщики, и руководство предприятий может гордиться такими сотрудниками.

И тогда нас не сделали бы только свидетелями награждения наших коллег-добровольцев, приехавших в Армению много позже нас и по нашему приглашению последовать за нами, Почетными Знаками Красного Креста. Но они были рядом с начальством, обладали острыми локтями и тщеславием. Они, видимо, никогда не имели понятия о «гамбургском счёте». А ведь смысл этого хорошо выражен в пословице: «Не лезь в пекло попередь батьки». Это было для нас, инициаторов этой поездки, обидно, даже оскорбительно.

Не поняли они бестактность этого поступка. Что делать? Не всем дано это понимание. Правда, мы и нисколько не претендовали на награды.

Как сказал наш руководитель – «Борода»: «Горе Спитака – не тот случай, чтобы тщеславно выпячивать грудь». Досадно, что напомнить об этике поведения некоторым коллегам-добровольцам приходится.

Потом в лесу на туристском слете мне вручили пачку Почётных грамот Красного Креста для спасателей нашей группы. И о нас надолго забыли.

Самое лучшее, что мы смогли сделать, осталось там – в Спитаке. Но как же мало было сделано всеми нами для того, чтобы унять страдания и горе Спитака и Ленинакана. Сил наших было явно недостаточно.

Вскоре по приезде из Спитака мы с Геннадием Васильевичем Кабановым, бывшим в то время председателем спорткомитета Железнодорожного района, собрали материалы и подготовили письмо в журнал «Огонек». В письме, наряду с описанием наших работ в Спитаке, мы поставили вопрос о создании профессиональной спасательной службы в чрезвычайных ситуациях. Эта служба, по нашему понятию, должна была основываться на:

– профессиональной подготовке спасателей (учебе, учебных сборах);

– обеспечении отрядов спасателей специальным снаряжением и оборудованием;

– социальной защите спасателей и их семей, во время выполнения ими их служебного долга. (Напомню, что при разборке развалин элеватора погибли трое спасателей, а нас судьба миловала: отделались легкими ушибами и ссадинами).

Воспользовавшись командировкой в Москву, я зашел в редакцию «Огонька», чтобы сдать это письмо. Мне дали корреспондента и 10 минут для пояснений. Материал был настолько злободневным, что потом мне пришлось перед всем составом редакции полтора часа рассказывать, что же мы хотим по результатам опыта работ в Спитаке.

Прошел месяц. Публикации не было. Во время очередной командировки я снова зашел в редакцию, чтобы спросить о причине задержки публикации. Мне ответили, что материал такой горячий, что жжет руки. Публиковать его не будут, а переслали в ЦК КПСС и Совет Министров. Там образована комиссия и материалы там. По ним и по другим аналогичным будут приняты соответствующие решения.

Я далек от мысли, что появившееся потом через много лет Министерство Чрезвычайных Ситуаций было результатом наших хлопот, но что пензяки не остались в стороне от этого дела – это факт.

Заканчивая свой рассказ о Спитаке и о нашем участии в спасательных работах там, хочется напомнить мысль, ставшую потом афоризмом: «Спасатель не профессия, а состояние души». Это мы, пензяки, хорошо поняли.

 

Николай Вырыпаев, май 2002 – март 2003 гг.

 

Уже давно в России существует Министерство по Чрезвычайным ситуациям и спасатели-профессионалы. Участие в спасательных работах требует большой выносливости. Повысить выносливость и работоспособность помогут натуральные препараты ЛЕВЕТОН-ФОРТЕ.