Песчаные барханы Каракумов. Велопутешествие

Велопутешествие по песчаным барханам Каракумов пензенские туристы провели, сопровождая двух бельгиек. В конце 89-го – начале 90-го годов, пытаясь расширить географию путешествий, неугомонный Н. Я. Платов наметил несколько, по тем временам фантастических, маршрутов за пределами СССР. Без фирмы «Спутник» подобное в то время не могло решиться.

 

 

«Окончив Высшую школу туризма в Брюсселе, две ее выпускницы Николь Диркс и Ингрид де Вильде решили открыть фирму дешевого активного туризма…

Прежде всего, они посчитали необходимым испробовать все на себе. По их словам, они легко справились со сплавом на плотах по горным рекам Непала (но Ингрид об этом говорит с ужасом: ее с плота смыло и тащило по порогам более 3 километров – Н. В.). Там же, с рюкзаками за спиной забрались на высоту 6000 метров по склонам Эвереста и Аннапурны. Автостопом, то есть без единого доллара, в свое удовольствие одолели Канаду и Калифорнию.

И вот теперь, оседлав велосипеды, они отправляются с этой целью по маршруту Бельгия – Голландия – Германия – Чехословакия – Венгрия – Югославия – Болгария – Турция – Советский Союз – Китай – Сингапур. Обо всем маршруте они легко получили исчерпывающую информацию еще у себя дома и только о нашей стране смогли узнать, что, кроме Москвы, есть большие города с названиями Ленинград, Киев и что правит этой загадочной страной Горбачев. Случайно наткнулись на туристский рекламный плакат нашего знаменитого «Спутника» и, как это принято в Европе, обратились с просьбой составить маршрут от Бреста до китайской границы…».

Платов Н. Я. «Дороги в барханах»

 

 

Часть 1.Контрастный душ. Интродукция и рондо капричиозо.

 

 

Рондо – музыкальная форма, основанная на многократном повторении главной темы, чередующейся с эпизодами различного содержания. (Из энциклопедии).

Тревожный, торопливый перестук колес, свист и обиженное завывание разорванного воздуха, рябь бегущего пунктира путевых сигналов и далекое, ленивое мерцание бессонных огней сел…

Все это, казалось бы, везде одинаково. Но в открытое окно вагона пахнуло чем-то родным, что нигде и ни с чем никогда не спутаешь. Родина, милая малая Родина. Это твой ночной воздух, это твой привет и твой зов. Это ты в своей неудержимой страсти к познанию самой себя, познанию мира и своего места в нем напутствуешь нас, сыновей и дочерей твоих. И велишь идти до ранее неведомых пределов пространства, сил и возможностей, открывая во все времена новые «Terra Incognita» и закрывая для каждого нового твоего поколения «белые пятна».

И мы сами не ведаем то, что ты своим неслышным и невидимым повелением и указуешь и ведешь нас. Только бы мы были достойны и тебя, и твоей судьбы, и твоей славы. Своей несказанной любовью к нам ты и опекаешь, и зовешь нас. И не верь нашей немоте.

В суете жизни, стесняясь высоких слов или не находя их, мы не признаемся в искренней и верной привязанности к тебе, милая Родина. И только когда оказываемся далеко от тебя, с какой острой болью мы осознаем это.

Прими от меня за всех безгласных признанье в этом. Спасибо тебе за любовь к нам и доброе слово о нас, земных бродягах.

Зарево, обозначившееся за окнами вагона, медленно оборачиваясь вокруг поезда, разродилось россыпью огней. Прогрохотали мосты. Всё – дома.

Пензенский ночной вокзал на удивленье был тихим и безлюдным. Пустынными, холодными и мокрыми были улицы, покрытые талым снегом и ледышками луж. Конец ноября. Пора быть и холодам. Хромая на обе ноги, брел я по пустынным улицам ночного города и вел свой навьюченный велосипед.

Противоречивые чувства теснились во мне. Вроде бы, надо радоваться: кончились дорожно-вокзальные мученья. Обрадуются возвращенью друзья и родные. Но какое-то тревожное чувство не покидало меня. Словно я приехал не весь, словно я остался там, в Каракумах, в барханах, вместе с ребятами.

Горькие слова: «Сошел с маршрута». Не первый раз я произносил их. Бывало и раньше. Но тогда довольно быстро проходило чувство досады на себя и сменялось удовлетворением тем, что группа вся цела и невредима. И мы еще вернемся на маршрут, а сейчас мы проявили мудрость и мужество. И тем горды и довольны. Ибо нет более суровых и опасных перевалов, чем те, что воздвигнуты внутри нас самих человеческой гордыней и амбицией. Слава Богу, мы одолели их.

И, наконец, до нас доходит драгоценная оценка происшедшего людьми, которые знают цену горьким минутам поиска гаснущих искр светильника жизни в мрачных потемках разорванного пространства и времени. Низкий поклон им – гонцам нашего милосердия, обреченным на вечную борьбу с, казалось бы, неотвратимым.

Да, конечно, не сотвори себе кумира. Но скольких безнадежных, глухих тупиков избежало бы человечество, если бы умело слушать своих собственных пророков, умудренных поисками выхода из лабиринтов человеческой глупости.

А сейчас я не мог собраться мыслями и снова и снова возвращался к тому, как это началось. И почему мне пришлось сорваться с маршрута и оставить группу там, далеко в бесконечных песчаных барханах Каракумов. Так как же это все начиналось?

В конце 89-го – начале 90-го годов, пытаясь расширить географию путешествий, неугомонный Н. Я. Платов наметил несколько, по тем временам фантастических, маршрутов за пределами СССР. Без фирмы «Спутник» подобное в то время не могло решиться.

Так пензенская группа велотуристов и напомнила о себе, и обратила на себя внимание. Так одномоментно в «Спутнике» пересеклись интересы пензяков и двух «сумасшедших бельгиек» – молодых девчонок, задумавших пересечь на велосипедах всю Евразию. Они хорошо представляли, что такое путешествовать по Европе и даже по отдельным странам Азии. Но совершенно не представляли, что такое путешествие по Союзу. Зато представлял «Спутник», и, не берясь за безнадежное дело обеспечения этого путешествия, предложил сделать это силами пензяков. Это предложение стало предметом обсуждения в нашей группе велотуристов. Нам представилось это интересным, заманчивым, хотя и трудным делом.

Переговоры с бельгийками и «Спутником» длились не один месяц, и мы поняли из них, что «Спутник» обеспечит им визы для поездки по Союзу, а все остальное – это наши заботы. Въезд бельгиек в СССР в районе чехословацкой границы ожидался ориентировочно в июне. Прошли июнь, июль. Все заглохло, и мы уже забыли об этом, считая, что в очередной раз, кроме суеты, это ничего не дало.

Неожиданно в августе Платов сообщил, что «Спутник» расписался в своей неспособности выполнять ранее намеченное. И нам необходимо для них оформить гостевые визы. Чего стоило Николаю Яковлевичу сделать это быстро, можно только догадываться. И снова – молчание.

И вдруг в октябре снова все завертелось: девчонки уже в Тбилиси, и они оттуда позвонили.

Это было совершенно неожиданно потому, что ждали их с запада, а не с юга. Но это потом выяснилось, как и почему они оказались в Турции и въехали в страну отнюдь не с парадного подъезда.

Началась бесплодная чехарда с оформлением документов на путешествие. Низ-зя-я-а-а!! И все! Но если очень хочется, то можно.

Так в Пензе появились две путешественницы и завертелись в радостном водовороте нашего рассейско-пензенского гостеприимства. Об этом отдельный разговор, но я уверен: что-что, а это мы делать умеем, и в этом мы на уровне мировом или даже выше.

Мы готовы. Решайтесь.

Накануне приезда девочек я стал расспрашивать Платова, что же он думает теперь делать. Сезон заканчивается, все побывали в отпусках… Кто же поедет их сопровождать?

Его ответ: «Я – один!» – оставил меня с открытым ртом.

Дальше произошел примерно следующий разговор.

Я: «Одному сопровождать их невозможно. Да и опасно. Путешествие не из легких по многим причинам, которые ни предугадать, ни предотвратить мы не в силах, и никто группе не сможет помочь».

Платов: «Но что же делать? Ведь мы дали согласие. Девчонки уже в Союзе. Разве их вина, что бюрократические препоны так долго преодолевались. Мы теперь заложники ситуации. В короткий срок, который остается до отъезда, группу сопровождающих уже трудно подготовить. И если так складываются обстоятельства, я буду сопровождать их один».

Я: «Есть две разновидности глупости. Первая, совершаемая по незнанию и недостатку сведений, и вторая, совершаемая по недостатку ума или сумасшествию. Девочки, решившись проехать по Средней Азии в твоем сопровождении, совершат глупость по незнанию, а ты при этом – по угасанию ума и сумасшествию. Лакомый кусок мимо жадных ртов азиатских гурманов ты один пронести не сумеешь. Поэтому сегодня же я начинаю подготовку к путешествию. И если даже никто больше не будет готов, я все равно поеду с вами».

Платов: «Хорошо. Двое – не один».

Я: «В нашей деревне говорили: двое не один – в обиду не дадим».

Так решился вопрос о моем участии в этом путешествии.

Когда обсуждалась встреча девчат, первоначально посчитали, что особой нужды в переводчике не возникает: гостьи многоязыкие, и в лабиринтах разговора с помощью обрывков нашего иного языка и их знаний европейских языков как-нибудь дотолкуемся.

Но все-таки я по своей инициативе на встречу в качестве переводчицы пригласил Ольгу Непьянову и не ошибся. Ее артистическое умение придало, на мой взгляд, встрече и непринужденность, и теплоту, и даже какой-то аристократический блеск, своеобразный шарм. Ее темперамент в какие-то моменты, мне казалось, даже подавлял наших гостей, и ясно чувствовалось, что в уменье владеть английским она не только не уступает, но и превосходит их. Что сначала девчонок озадачило, и сковало, а затем общение сделалось естественным и непринужденным. Все быстро встало на свои места, чувство первоначальной неловкости исчезло, что дало хорошее начало дальнейшему.

Я задумался о необходимости иметь в нашей группе людей, хорошо владевших языком, понятным гостям. На нашем трудном, а главное – непредсказуемом, пути это может стать совершенно необходимым. Размышляя над этим, в один из дней я носился по городу в поисках переводчицы для одной из встреч с гостями. Отсутствие ее грозило сорвать эту встречу.

Так я оказался в седьмой городской школе. В коридоре школы неожиданно увидел Лену Беляеву и бросился к ней:

«Лена, милая, сам Господь посылает тебя нам – ведь ты «англичанка» и велотуристка. Поедем с нами по Средней Азии!»

Мой напор ошарашил ее и изумил:

Что, бельгийки уже в Пензе, и уже вы едете с ними?

Лена, поедем и ты. Ведь ты так хотела.

Но ведь начался учебный год. Я учусь. И я здесь, в школе, на практике, и у меня скоро зачеты.

Было от чего задуматься и приуныть. Конечно, Лена с ее знанием языка и опытом велотуристки могла бы быть хорошей спутницей. Особенно для начального участка маршрута. Потом все притрется и устроится. Я задумался, а потом сказал фразу, решившую все:

Лена, приди в институт на кафедру и расскажи все, что об этом узнала и услышала сейчас. И посмотри реакцию преподавателей. Ты не настаивай на разрешении поехать, а скажи, что отказалась от этого предложения из-за зачетов. О результате позвони мне вечером.

Вечерний звонок – и радостная Лена сообщила:

Вы не можете представить, как меня ругали за отказ ехать, а самое главное Вашими же словами, словно сговорились!

Лена, здравый смысл, если им владеют, везде одинаков, и это меня не удивило. Я на это и надеялся. Мы с Платовым уже обговорили твое участие, и ты едешь с нами. Готовься. Выезд 29 октября.

В тот день я так и не нашел, кто бы мог выручить нас с переводчицей на очередной нашей гостевой встрече. Но обаятельная, мягкая и интеллигентная Ленка украсила нашу группу, а отчет Лены о путешествии стал ее зачетной работой по кафедре английского языка.

А гостевая круговерть раскручивалась все быстрее и быстрее. Каждый из наших друзей обязательно хотел залучить гостей к себе, возникала даже какая-то конкуренция. И глядя на все это, диву даешься, как мы умеем собраться в нужный момент.

Я наблюдал все эти гостевые хлопоты, и удивлялся нашей талантливости в этом деле. Все необыкновенно интересно и увлекательно, и ни одной неудачи во всем этом сложном, непредсказуемом, буквально на пальчике свернутом сценарии. Похоже, это, действительно, наша национальная черта: в серых, нудных буднях, до предела забитых рутиной нашего убогого быта, вдруг блеснуть разными талантами в раздольном разноцветье веселья. А потом снова погрузиться в вязкую дремоту. Как тот рассейский богатырь, что тридцать три года сиднем сидел, а потом встал и семьдесят семь королей и семьдесят семь царей взял и побил. Как любим мы героев этих сказок. Видно, это уже давно в крови у народа, а иначе необъяснимо любованье этим дремотным, сонным существованьем, необъяснимо любованье подвигами, невесть откуда взявшимися, и это не столько достоинство, сколь беда нашего народа. Это ущербная психология. Для труда в воспевании подвигов места не находится, но есть оправданье для лени и растительного существованья.

Не этой ли психологией объясняются все вселенские взлеты и падения нашего бытия, не этим ли объясняются все загадки нашей «русской души»?

Конечно, гостевая карусель отнимала много времени, и, если бы я не начал подготовку раньше приезда гостей, я бы не успел сделать массу необходимого. Но, отнимая массу времени и доставляя немало хлопот, гостевание дало и полезное. Так, как-то незаметно в группу влился еще один «мужик» – Леша Попов. Туристского опыта он не имел никакого, но в горнолыжных поездках на Кавказ участие он принимал неоднократно. Однако, на мой взгляд, ставить знак равенства по подготовленности между этими двумя занятиями нельзя. С точки зрения психологического климата, это два абсолютно разных и несовместимых вида спорта, поскольку цели их изначально разные. Туристская подготовка дает участникам большую психологическую устойчивость, особенно в экстремальных условиях. К счастью, Леша быстро вошел в курс дела и успешно адаптировался к условиям кочевой туристской жизни.

И, наконец, гостевание сделало для меня неожиданное открытие: мелкие осколки моего немецкого все же понятны нашим гостьям. И это было самым приятным сюрпризом для меня – меня на бытовом уровне понять могут.

Постепенно праздничная гостевая кутерьма начала принимать деловые очертания, и стало возможным сказать, что мы готовы провести наших гостей по Средней Азии двумя группами, как эстафету. Большая готовность была у нашей группы. Поэтому должны выезжать первыми. Наконец, можно сказать: «Мы готовы. Решайтесь!» А я смог, наконец, выговорить: «Meine Freunds, Frаulens! Vorwärts!»

«Страсти» по Дороге

Всякий, кто хоть раз надолго покидал порог родного дома, мог испытать эти состояния: вначале изнуряющая бессонная тревога торопливых сборов, а затем вдруг переступаешь незаметную грань и с изумлением замечаешь, что это все отдалилось и осталось где-то там, далеко позади. А тебя охватило и крепко держит необыкновенное, волнующее чувство дороги. И хотя ты еще и шагу по этой дороге не сделал, хотя умом и телом ты еще здесь, но душой уже далеко, и твои ответы невпопад ставят в тупик и раздражают тех, кто не понимает и не может понять твоего состояния. А оно, это состояние, ведет, не отпуская, все дальше и дальше. Да, душа твоя уже на этом неведомом пути, она уже обогнала твое тело, и ты находишься как бы сразу и там и тут, и твой взгляд отсутствует, и твои губы шепчут не то молитву, не то слова прощания, не то слова привета будущему. Мы вглядываемся в растерянные лица остающихся. Не волнуйтесь. Скоро, сейчас это с нами пройдет. Первый же шаг на этом пути и разъединит нас с вами, и соединит нашу душу с телом. И все встанет на свои места и обретет свою реальность. И дорога станет нашим образом жизни, и нашим счастьем, и нашим проклятьем. А вы будьте счастливы и берегите себя!

Вечером 29 октября наша группа из шести человек отъезжала из Пензы в Красноводск через Ташкент. На вокзале собралась целая толпа наших друзей. Было много цветов, сувениров, теплых слов и песен. Словом, проводы были замечательные, веселые, шумные. Под приветливыми, любопытными взглядами проводниц нас с нашими велосипедами и огромными рюкзаками буквально на руках внесли в тесную, душную, вонючую, забитую людьми и багажом утробу ободранного, замызганного, старого плацкартного вагона. Контраст был оглушительным. Как будто нас с праздничного бала кинули в помойку. Сходство с ней еще больше усиливалось от вагонного туалета с сорванной и просто приставленной дверью, разбитой раковиной, а в дальнейшем совершенно загаженным унитазом.

Стыд и позор этого вагонного быта мог свободно помутить рассудок, и я не мог представить себе состояния наших европейских гостей. Когда вагон тронулся, он заскрипел, застучал, загрохотал на все голоса и ритмы. Я много и давно езжу, и на ум невольно приходило сравнение только с условиями военного времени.

С тревожным чувством смотрел я на мрачно-недоуменные лица наших подопечных. Что-то будет?!

Я знал и был много раз свидетелем, когда чувство тесноты и неудобства приводили к разладу, к ссорам в дружных, схоженных группах. А что сейчас? Как поведут себя наши европейские гостьи, когда и для нас-то, привыкших к безобразиям нашей действительности, это становится моральным и физическим пыточным испытанием? В отчаянии я пошел к нашим проводницам. Замученные, замороченные, милые женщины чуть не со слезами начали жаловаться: «Ну, что же мы можем сделать? Этот вагон два года назад списан, но вот эта развалюха вместо капремонта отправлена с этим поездом. И для вас, и для нас эта поездка мученье. Во всем поезде нет мест. Мы уже справлялись у бригадира, чтобы вас определить. Потерпите. Хорошо, хоть, что едут дальние пассажиры. Ближний пассажир более скандальный, а дальний стерпится и с нами как бы породниться, увидев и наши мученья. Через две недели мы будем возвращаться. Отопление не работает, а ведь здесь уже будет зима. Вы же видите, что даже чай носим в ведре из соседнего вагона».

Что сказать им? Кто нуждается в большем утешении?

Огорченный и ошарашенный этой беседой, я вернулся в купе. Тема эта обязательно должна была возникнуть. Обойти ее никак не удастся. Прошла суета первоначальных хлопот. Проехали по длиннющему волжскому мосту. И мы, и гостьи поклонились великой русской реке. Угас в глазах восхищенный огонек от ее широты и величавости. Пришли будни дорожного быта. И подступила, и заслонила все эта проклятая тема.

Но, боже мой, как мы все благодарны такту и уменью Николь обратить все это в шутку. Она со своим юмором и артистическим талантом заставила смеяться над всеми этими невзгодами до колик, до икоты. И я, и вся наша группа смеялись до упаду, умоляя ее прекратить каскад уморительных пантомим на тему нашего дорожного быта.

И когда икота кончилась и все отсмеялись и высказались, я рассказал о моей беседе с проводницами и попросил Лену поточней перевести: «Мы стараемся не ездить в таких вагонах. И когда увидели, в каком отвратительном вагоне мы поедем не одни сутки, и я и мои товарищи очень расстроились. Нам скрывать нечего. Что – мы? Нас – малая горстка. Но вот в подобных условиях живет и ездит наш народ. Смотрите. Неужели он не достоин лучшего?»

Девочки посерьезнели. Стало не до смеха. Но не знаю, что же они поняли из поездки в этом вагоне.

Длинна дорога до Ташкента, но и ей пришел конец. Радостные выкатились мы из смрадной духоты вагона на теплый, солнечный перрон.

Вскоре пришла пора затаскивать свои рюкзаки и велосипеды в вагон поезда на Красноводск. Поезд был почтово-багажный, но вагон получше, чем наш прежний в скором поезде. Да и пассажиров было поменьше, да и почище было. Словом, можно было радоваться. Но главный сюрприз дороги был впереди.

Тронулись, мерно застучали вагонные колеса, вечерняя дрема начала одолевать нас. Товарно-пассажирский поезд идет неспешно. Каждой станции кланяется. А сон в просторе вагона при теплом, ласковом ветерке из окна, крепок и здоров. И ход поезда, и длинные стоянки нашему сну не помеха. Вдруг на одной остановке крики, собачий лай, шум машин и команды с перрона заставили продрать глаза и кинуться к окнам.

Картина была впечатляющая. Вереница тюремных «воронков», оцепленных автоматчиками, оскаленные морды хрипящих и заходящихся в лае собак и череда серых, безликих людей с руками на затылке, идущих в соседний вагон в ослепительном свете прожекторов. И так будет на всех более или менее крупных станциях и днем и ночью. От этой картины присмирели и наши гости, и наша группа. Такое увидишь не часто. Стало жутковато.

Утром все выяснилось. Соседний вагон нашего поезда – тюремный «столыпин», и на каждой крупной станции происходит обмен так называемых этапов. Ну, а мы – невольные свидетели этой процедуры.

Девочки постепенно оправились от шока и стали задавать нам вопросы. Что могли узнать, мы им объяснили. А объяснить было что. Публика «столыпина» была серьезная: 10-15 лет за пустяки не дают – так пояснили знающие. Вот почему маячили в дверных проемах «столыпина» живописные фигуры охранников с наручниками и пистолетами на поясе.

Но постепенно все привыкли к этому. И вот на одной такой шумной, лающей остановке Ингрид спросила меня, можно ли все это сфотографировать. Наполовину словами, наполовину руками я пытался объяснить: «Попробуй. Но не высовывайся с этим. Аппарат под курткой на груди. Распахни куртку. Щелкнула с груди, и что получилось, то и получилось. Увидят аппарат – можешь им поплатиться, поэтому запахнись и там не задерживайся».

Странно было, наверное, смотреть на меня, занятого этой пантомимой на виду у всех. Но Ингрид поняла и выполнила все в точности. Что из этого вышло, не знаю.

За окнами вагона мелькал суровый пустынный пейзаж. Барханы, барханы до самого горизонта. Песок и редкие кустики не то травы, не то скелеты каких-то причудливых коряг. И над всем этим ясное, затянутое дымчатой поволокой, сквозь которую пробивается голубизна, небо. На солнцепеке жарко. Даже осенью солнце не жалеет сил, чтобы доказать, кто властелин этой обиженной Богом земли.

И когда на бесконечной дороге вдруг поезд останавливается, и ты видишь станцию, а на станции людей с фруктами и дынями у них в руках, то вначале это кажется нереальным. Какие дыни, какие фрукты и какие люди могут жить в этом царстве бесконечных песков и жаркого, белесого, безжалостного неба? Но все же, это реальность, и делают ее люди, для которых эти песчаные барханы – родная земля.

Поезд идет и идет и везет нас к окончанию железнодорожного и к началу велосипедного путешествия. И невольно все впечатления от увиденного соединяются и воплощаются в одном образе.

В первый день по приезду в Пензу, гостей, по их желанию, свозили в лес. Для них наш лес, наверное, был что-то вроде непроходимой тайги. А затем их, еще полных лесными впечатлениями, мы пригласили в спорткомплекс при ТЭЦ.

Мы долго шли по грязному, темному, запущенному двору, мимо шипящих паром мазутных цистерн, по рельсам и какому-то мусору. А затем попали в изумительный мраморный дворец, с большим, просторным спортзалом, сауной, русской парной, с бассейном и разными водными забавами, а после них – на чай из самовара, с медом и сушками.

Радостных впечатлений от всего этого у всех было хоть отбавляй. А гостей потрясла экзотика русской парной с веником и хорошим, ядреным паром.

Но больше всего приводил всех в восторг контрастный душ. Визг от острых ощущений закладывал уши у стоящих рядом. И теперь невольно пришло на ум: вот он, зримый образ нашего путешествия: образ Пензы, и дороги, и всех дорожных впечатлений.

Нас бросает то в жар, то в холод, мы испытываем то изумление и восторг от окружающей красоты и благородства отношений, то стыд и возмущенье от грязи, срама и глумленья над достоинством и просто человеческим существованием. Только бы выдержать эти перепады.

В той стороне, куда мы едем, небо заметно стало отличаться более глубокими голубыми тонами, появились какие-то большие птицы. И, наконец, подобно колумбову матросу, мы закричали: «Море!»

 

Часть 2.Барханый путь. Camel, Camel!…

 

Кто-то сомневается, наверное, что туристы ненормальные, а попросту говоря, сумасшедшие, независимо от того, какие: водные, горные, велосипедные, пешеходные или другие путешествия они любят. Сомневаетесь? Но глупость и ненормальность их ведь видна всякому разумному человеку. Ну, кто из благоразумных додумается проехать 2000 километров на поезде от Ташкента до Красноводска, чтобы потом многие дни ехать на велосипеде, навьюченном так, что обычным путем ногу на седло не закинуть. Из Красноводска в Ташкент по дневной жаре, а спать затем в ночном холодке пустыни под открытым небом?

Что они увидят, что испытают на этом пути, кроме пота, заливающего лицо. Кроме потной, прилипающей к телу одежды, затекающих от постоянной хватки руля рук, налитых свинцовой усталостью ног, обветренных, потрескавшихся губ и шуршащего, как пергамент, языка в пересохшей глотке?

Ты прав, благоразумный! Это – сумасброды, и каждый раз они спрыгивают не с велосипеда, а со своего едва теплящегося, малюсенького рассудка.

3 ноября утром мы выехали из Красноводска по ашхабадскому шоссе в сторону Ташкента. Поутру довольно долго проводили закупки для дороги и упаковывались. Но кончились сборы, и началась дорога.

Старт любого путешествия, как правило, начинается ни шатко ни валко. Неторопливо мы выехали из Красноводска, и началась работа на извилистом и холмистом шоссе. Перед одним из спусков с довольно крутым поворотом я отстал от группы: почувствовал, что моя правая нога как скована и плохо работает, и даже как – будто что-то стягивает мой ботинок.

Навстречу шла большая – с целый вагон – крытая машина. Пытаясь освободить ногу, я отвел глаза к педали. И вдруг боковым зрением увидел, что из этой машины высунулось какое-то большое серое бревно и его повело в мою сторону. Увертываясь от бревна, я рванул ногу, шнурок, запутавшийся в педали, лопнул, теряя равновесие, я спрыгнул с велосипеда. Оглянулся на машину: из большой открытой двери мне приветливо кивал головой слон и на прощанье помахивал своим большущим хоботом. Милый, тебе – шутки, а у меня во рту стало сухо.

Первый день для группы полон сюрпризов, все внове. И можем ли мы ехать тесной группой, колесо в колесо, и как мы можем одолевать подъемы? И многое другое. Гостьи приглядываются к нам, и мы, изучающе, смотрим на них. Но постепенно подступает тяжесть «вкатывания». Это чувство не оставляет удовольствия от велосипедной езды. Начинаешь думать: если так пойдет и дальше, то возненавидишь велосипед на всю оставшуюся жизнь. Но подходит «адмиральский час». Небольшая остановка, шипящий примус, горячий крепкий чай. Чай – немудреный напиток, но не зря ему пели оды поэты разных стран и народов. Он всю группу ставит на ноги, мы снова готовы крутить педали, но коварство «вкатывания» в том, что этот процесс поглощает все внимание. Нужны очень сильные раздражители, чтобы увидеть: что кроме велосипеда, педалей и твоих ног на них, есть еще что-то вокруг тебя.

Придет, придет ощущение свободы, и ты срастешься с велосипедом и станешь веселым, резвым велокентавром, но это будет потом. А сейчас – радостный вопль: «Camel!» – заставляет группу встать. Наши гостьи торопливо вытаскивают фотоаппараты и дрожащими руками делают первые кадры длинной-длинной верблюады, потратив на нее за всю дорогу огромное количество пленки.

А сейчас мы были благодарны горбатой: славно позирует и заставляет нас видеть мир, а не капли пота на ресницах. Через много дней пути, когда все трудности «вкатывания» остались позади, когда мы начали постигать неброскую красоту пустыни, неожиданно, как подарок судьбы, как чудо, нам открылась удивительной красоты картина.

Под ослепительно голубым небом, на фоне длинной коричневой гряды подпоясанных голубоватой лентой дымки невысоких гор, на желтом пустынном берегу маленького тихого озера стояли спокойно три белых верблюдицы. И вся картина отражалась в воде без изъянов и искажений. Только разумом можно было отделить отраженье от реальности. Прежняя верблюада не стоила этого одного – единственного кадра. Но его первой заметила, слетела с седла и выхватила аппарат Ингрид. Я оценил ее репортерский дух и чувство прекрасного и благодарен ей за это.

А кадр явился символом нашей группы: девчата – три прекрасных верблюдицы – попирают ногами трех противных верблюдов – мужиков.

Ночи в пустыне.

В любом путешествии, связанном с мускульным движением, вытряхивающим из тебя все физические и нравственные силы, есть священные мгновения: зов дежурных к столу и поиск места для ночлега.

Простой, без кулинарных изысков, стол, но наши аппетиты сметают все, и происходит это и за завтраком, и за обедом, и за ужином. Но все-таки ужин стоит в этой череде особо.

Ужиная, мы никуда не торопимся, и это делает наше общение друг с другом несуетным, добрым, и лучшие мгновения этого общения именно в этом промежутке, от конца ужина до сна. Так бывало и в Сибири, под ворчливый визг медвежьей возни где-то рядом с нами, и в Крыму, и в Жигулях, на Волге, под звон и гуденье цикад. Это будет и у нас, около костерка или в скудном свете фонарика, когда костра невозможно сделать – гореть просто нечему. Но все-таки мы все огнепоклонники: теплый, даже малый огонек умягчает нас, и в его колышащихся отсветах, в темноте ночи, раскрываем мы самые потаенные уголки души.

В первый день пути мы не могли одолеть большое расстояние, и это естественно. Сказываются «вкатывание» и поздний выезд, да и желание встать на ночлег пораньше, засветло. Мы еще в зоне влияния моря, дует ровный, довольно сильный ветер. Это работает море.

Проезжаем мимо какого-то поселка. Платов и Лена свернули в него, мы же едем дальше и останавливаемся. Будем ждать их. Из поселка выехал мотоциклист и едет мимо нас. Наша живописная группа привлекла его внимание – яркие куртки Николь и Ингрид и наша необычная поклажа на велосипедах. Он остановился, спросил, куда и откуда едем. Удивился ответам. Пригласил к себе в гости, в поселок. Получил наш отказ и, ни слова не говоря, уехал.

Платов и Лена что-то долго задержались, мы уже намеревались начать розыски.

Из поселка снова выехал в нашу сторону мотоцикл. На этот раз на нем двое. Второй сзади что-то держит в обеих руках. Подъехали. Снова приглашают. Снова говорят, что не в традиции у них, у казахов, бросать путников на дороге. И, как залог доброго отношения, преподносят в двух стеклянных запотевших банках холодный, белый, бьющий в нос, острый напиток. Чал – что-то вроде кумыса из молока верблюдицы. Спасибо вам, ребята из этого казахского поселка на туркменской земле, за добрые слова привета. Но мы не будем ночевать в вашем гостеприимном доме. Чем меньше мы обращаем на себя внимания, тем больше шансов на успех нашего путешествия. Это знаем мы твердо. По крайней мере, пензяки.

Мы долго разговариваем с нашими неожиданными собеседниками о разном. И здесь мы узнали, что все верблюды, которых мы видели, это верблюдицы на свободном выпасе. Узнали, что за день в поисках скудного корма они, каждая порознь, проходят по пустыне 30-40 километров и более. А вечером они, не мешкая, придут домой. Здесь ждут их несуразные, но для них самые ненаглядные детеныши – верблюжата. Их зов ведет домой этих заботливых мамаш сильнее и надежнее зова хозяина.

А верблюду никто не указчик. Он – «свободный художник», и он ходит далеко в пустыне, на нетронутых порослях верблюжьей колючки. И только инстинкт продолжения рода прибьет его к дому, но это будет не скоро. Вот почему постоянными героинями длинной верблюады у девочек будут именно верблюдицы и никто другой.

Наконец подъехали Платов и Лена, мы простились с нашими собеседниками и тронулись дальше в путь. Выяснилось, что мы не поняли жестов Платова, что они приглашали свернуть с дороги, остановится и попить чайку. Но, не будь этой остановки и их ожиданья, не было бы и встречи с двумя хорошими ребятами.

Дорога ведет нас дальше, и мы загодя начинаем искать место для ночлега. А его найти не так-то просто. Оно должно быть укромным, защищенным от ветра, скрытым от не в меру любопытных глаз, недалеко от нашей дороги и подальше от человеческого жилья – подальше от соблазна и греха.

Вдалеке обозначились какие-то скальные выходы из песчаных барханов. По единодушному мнению, это стало местом нашей первой ночевки в пустыне. Как ни торопились, расположиться на ночлег засветло не сумели. В темноте поставили палатки, при фонаре поужинали. Сложили из скелетов перекати-поля и верблюжьего помета подобие костерка и у его жалкого огонька провели первые сумерки в пустыне. Неверные тени колыхались на неровных стенах скалы, палатки шумели и хлопали крыльями под ветром. Все это создавало какой-то призрачно-нереальный, тревожный фон. И в этот момент от нашего импровизированного стола, в стороне от нашей беседы, мелькнула серая тень не то собаки, не то шакала. Но девочки в один голос заявили, что эта серая тень – волк. Ясно, что эта первая ночь в пустыне для них, под впечатлением от этой непонятной серой тени, была полна тревоги, и ранний наш «подъем» вызвал бурный протест. Опять выехали поздно. Потом, когда они поняли, что сон в палатке под открытым небом пустыни и здоров, и безопасен, и крепок, не было у них беспокойства. А мы поняли, что туристский опыт в Европе и у нас – «дистанция огромного размера».

Поиск места для ночлега в конце каждого дня стал любимым занятием для всей нашей группы. Делалось это всегда с увлечением, страстью и энергией, которая никак не говорила о том, что позади у нас дневной переход в 100 или около того километров. Каждый стремился не только проявить сметку и фантазию, но и личной разведкой проверить и подтвердить надежность предложенного. Но, как всегда, порядок есть порядок: обсуждаем вместе, а решение принимает руководитель группы. Он отвечает за все, и никто другой не может посягнуть на это его право. Это приводило, на первый взгляд, к парадоксальным решениям Платова Н. Я.

Мы уже подъезжали к Ашхабаду. По обе стороны тянулись бесконечные виноградники. Долго рыскали по ним в поисках места ночлега. Но, кроме остатков уже убранного винограда, ничего подходящего в них не находили. На конце виноградника стояла высокая стена камыша. Туда и за нее вела какая-то дорога. Среди камыша была небольшая поляна. Руководитель решил: ночевать будем здесь. Странная, розовато-белесая, мягкая, как пух, почва была на поляне. Наши поставили палатки. Леша ушел в виноградник и принес полный котелок сладкого, перезревшего на лозе винограда. Я уехал в поисках воды в видневшийся вдалеке поселок. Возвращаясь, встретил две ассенизационных машины, ехавшие в город. Их увидел из-за зарослей камыша. Это насторожило. Вечером летали не то мошки, не то комары. Поставил палатку и я. Еще поздним днем до нас доносилась какая-то музыка. Ночь прошла спокойно. Но только, усиленная ночной прохладой и тишиной, эта музыка гремела вовсю, слышались какие-то возгласы, усиленные динамиками.

Утром все стало ясно. Вереница ассенизационных машин и знакомый запах объяснили, где мы ночевали. А странность почвы объяснилась ее тщательной обработкой хлорной известью.

И все же руководитель, как и полагается, был прав. Еще 1-1,5 километра, и мы могли бы попасть в объятия пьяной, веселящейся свадебной компании, с совершенно непредсказуемым для всех нас последствиями.

После первого неудачного опыта сна в палатке, которая надувалась ветром, а тент ее все время хлопал и будил, я перестал ее ставить. И думаю, наши палаточники должны были мне завидовать. А зачем она нужна? Дождя нет, комаров и разной ползучей нечисти нет, все они уже в зимней спячке, от холода палатка защищает меня мало. И за все время пути я ее ставил только два раза, в том числе в камышах, на ашхабадских ассенизационных полях орошения.

Но эта ночевка была вынужденным исключением. Барханы пустыни порой были более приветливы. Глубокое, ясное звездное небо над пустынею становилось при этом для меня царским пологом и вместе со мной опрокидывалось в сон. Но прежде оно вместе со мной слушало и тишину пустыни, и музыку небесных сфер и медленно гасло в моем, еще пытающемся бодрствовать, сознании.

Мы навьючены, как верблюды, но, крутя педали, накручиваем километры. В дальних путешествиях в местах, где нет возможности или нежелательно встречаться с населением, самым жестким образом действует заповедь туриста: «Все свое ношу (везу, тащу, волоку и т. п.) с собой». Это ставит условия, почти невыполнимые: самые малые вес и объем, при самой высокой полезной отдаче каждого грамма, каждого кубического сантиметра объема груза.

Естественно, борьба за это и есть основное содержание материальной подготовки к путешествию. Но, кроме того, надо все расположить удобно для переноски, перевозки и использования. Есть много способов реализации этих требований в велотурах (велопутешествиях). Но нужно сразу, как совершенно негодный, отбросить способ перевозки всего необходимого в рюкзаке на спине. Груз должен перевозиться на велосипеде, а не на велосипедисте. Так, появились различные виды велорюкзаков, велосумок и т. п., крепящихся на багажниках и раме велосипеда. В нашем путешествии мы могли сопоставить два способа. Первый способ: один большой единый велорюкзак на заднем багажнике, и груз поменьше – на переднем. Второй способ применили наши бельгийские гостьи: шесть различного рода велосумок – три на заднем багажнике и три на переднем багажнике и передней вилке.

Вот мы и подошли к тому, как закрепить или, как говорят моряки, принайтовить всю поклажу на велосипеде. Наши велорюкзаки «верхом» садились на багажники и почти не нуждались в закреплении. Пружинный зажим багажника надежно держал их. Кроме того, на передних багажниках у меня, у Платова и у Леши было довольно много груза. Мне поручили снабжение водой. Естественно, ехала вода на моем переднем багажнике.

Наш путь шел почти вдоль русла каракумского канала, и мы довольно часто пересекаем его. Но пить эту воду мы не решались. Ее и жители этих мест не пьют. Поиск питьевой воды иногда был непростой задачей.

Груз у каждого из нас разный. Например, у нас, мужиков, сзади на багажнике 25-30 килограммов, спереди на багажнике, как было у меня, канистра с водой и вся наша хозяйственная и кухонная поклажа, а, кроме того, у нас еще у каждого большая подрамная сумка с инструментами и запчастями. В общей сложности набирается 35-40 килограммов. Все наше продовольствие везем мы. Для него в сумках девочек места не нашлось. Так что груз наших велосипедов в 2-2,5 раза больше, чем у них.

Наши велосипеды шли с огромным перегрузом, шины и спицы стонали и лопались. Но оставим технические подробности, которые я перебираю в уме, потягиваясь на своем спартанском ложе и зябко поеживаясь от утреннего холода пустыни. Поздний ноябрьский рассвет еще только-только начинается, и ясные звезды в небе пустыни еще горят в вышине. Но за соседним барханом небо посветлело. И вдруг замечаешь, что темноты, бывшей минуту назад, уже нет. Это короткое, удивительное мгновение серых утренних сумерек. Небо за барханом еще больше светлеет, в камышах, у моста через безводное русло пересохшей речки щелкнула пичуга, недвижный воздух ночной пустыни шевельнулся и ласково потрепал верхушки камыша. Нет больше тишины ночи в пустыне.

Утро. Яркая, ясная заря разлилась на половину неба. Облаков нет. Над нами только синее небо утра, плавно переходящее в серое сумеречное небо ночи на западе. Совсем рассвело, своей особой пробежкой прошмыгнул хохлатый жаворонок. У нас таких нет. Эта неласковая земля для него единственная во всем мире милая родина, а все остальные прекрасные края – чужбина

Беспокойно завозились мои друзья в палатках. Они еще спят и не торопятся из них вылезать. Ну, а мне вылезать ниоткуда не надо, и я выскальзываю из спальника, одеваюсь и начинаю утреннюю приборку, т. е. складываю свои вещи в рюкзак. Странное дело: как ни стремишься поменьше тревожить укладку (даже спальные вещи я выделил в отдельную упаковку), в редком случае удается ее сохранить. Чаще бездарно вытряхиваешь из рюкзака все.

Зашевелились и, сладко потягиваясь, вылезают из своих палаток наши мужики. И, наконец, одолевают утреннюю лень и негу девчата. И весь лагерь ожил и захлопотал.

Воды в канистре не больше двух литров. Только для завтрака. Умыванье отменяется. Зашипел, зафыркал примус. Готов наш нехитрый завтрак. Нам остается только чисто подобрать то, что было в наших мисках. Кто похитрее, оставляет пару глотков чая в своих кружках и ими споласкивает миску-ложку, прежде чем отправить их в карман велорюкзака. Завидуешь Платову: у него все разнообразие посуды заключено в одной не то миске, не то кружке. Хитрец!

Начинаем собираться. Мы заночевали в стороне от высокой дорожной насыпи. Прошлым вечером, спускаясь, мы не испытали трудностей, скатили свои велосипеды под горку. А сейчас, оказывается, их, перегруженных, по сыпучему песку в горку мы не можем выкатить. Ну, нам-то просто. Наши велорюкзаки на наплечных ремнях мы закидываем за спину и лихо выкатываем своих облегченных «коней» на дорогу. А у наших гостей шесть отдельных сумок у каждой. Задача решается только совместными усилиями. Вот оно – одно из преимуществ велорюкзаков: мы более подвижны, независимы и не скованы грузом. А сейчас мы забираем каждый по две сумки и затем выкатываем их велосипеды на насыпь.

Мы взваливаем велорюкзаки на задние багажники своих велосипедов, составляем велосипеды, чтобы они стояли, вместе и начинаем ждать, когда девочки закрепят на своих велосипедах многочисленные сумки. У них много хороших устройств для этого. Но время идет, а они еще суетятся. Вот оно – еще одно достоинство наших велорюкзаков, разномастных, самодельных, некрасивых – быстрота крепления на велосипедах. Но у девочек груз на велосипеде распределен более равномерно. И их «кони» не встают на дыбы, а наши взбрыкивают и норовисто приседают на свои задние «ноги», когда вручную вкатываешь в мало-мальски крутую горку.

Поехали. Мы уже обсиделись на велосипедах. Давным-давно, как тяжкий сон, были и прошли первые ощущения «вкатывания», и ноги привычно и резво выдают то, что от них требуется. Мы привыкли к поведению наших перегруженных велосипедов, и они под нами, и мы на них не мотаемся. Теперь мы свободны в общении между собой, едем, весело беседуя и даже распевая песни. И эта радость свободного движения езды «с ветерком» открывает нам глаза, и мы можем иначе оценить бесконечность песчаных барханов пустыни, постичь суровую красоту этого уголка мира. Она, наша Земля, природа ее, прекрасна во всех своих ипостасях.

Пустыня живет своей жизнью. Это мы в ней незваные гости, а ее хозяева нас даже не замечают. Презрительно, с высоты своего роста глядят на нас верблюды, семенят изредка по барханам хохлатые жаворонки, в камышах по берегам высохших русел рек шуршат не то мыши, не то еще кто-то. С увлечением гоняют шары из долгожданной находки – свежего верблюжьего помета – скарабеи, священные жуки Древнего Египта. Азарт охоты и их турнирные бои из-за обладания этой «драгоценностью» удивительны и под стать азарту людских игр. Ни дать ни взять – песчаный стадион среди барханов.

Осень. Ноябрь. Скоро пустыня застынет в недолгом зимнем сне. А сейчас тепло, и мы едем и даже загораем. Каждые 40-50 минут мы встаем для роздыха. Скоро нужно останавливаться. Близок «адмиральский час». Пересохшие губы и глотки просят воды. Вместе с потом ее много вышло из нас. В дорожных фляжках со вчерашнего дня нет и глотка. Но воды рядом нет. И до ближайшего поселка далеко. Приехали?!

По длинной ленте дороги изредка идут машины, и на них наша единственная надежда. Я выхожу на дорогу, и перевернутый пустой котелок в моих руках красноречивей слов говорит о тихой нашей мольбе: «Дайте, пожалуйста, нам хоть немного воды!». Проходит мимо одна, другая и еще много машин. Но вот одна тормозит, и, ни слова не говоря, водитель лезет под сиденье, вытаскивает большой бак и наливает полный котелок холодной вкусной воды.

– Спасибо! Откуда вы?

Смуглый парень сверкает белозубой улыбкой:

– Азербайджан. Еще вада нада?

Я бегу к своим и на радостях наливаю полную канистру. Все. Мы с водой. А тебе спасибо, добрый человек! И невольно в памяти всплывает Закавказье. Наша спасаловка в Спитаке, жуткие картины всеобщего разрушения и смерти и картины доброго братства и милосердия людей всего мира, среди которых и мы – пензяки. Там сейчас идет гражданская война. Нам жалко все эти народы. Когда же мир и благодать снизойдут на землю их предков! Господи, вразуми горячих не в меру! Уйми страсти и неумных политиков. Иначе погибнут и они, и вместе с ними мы со своими пустыми, черными душами и равнодушием к беде и страданиям и своего, и этих народов! Не дай всех нас в пустую трату, господи!

Проходит «адмиральский час». Мы снова на велосипедах. Снова от бесконечной ленты дороги рябит в глазах, но мы бодро едем, и только через некоторое время в мозгу начинает биться настойчивая мысль об обеде, и ее стараешься отогнать, бормоча про себя: «Крутя педали, накручиваем километры».

Время, утром бежавшее вскачь, кажется, замедлило бег. Но проходит час, другой, и вот он – обед. Мы находим укромное место и оживленно готовимся к нему. Взгляд на велокомпьютер наших гостей: 70 километров позади. Приветливо зафыркал примус. Обед готов, и, не мешкая, обедаем, нет, простите, принимаем пищу. Быстро собираемся, 15-20 минут послеобеденного отдыха, и мы снова в пути. Теперь мы едем солидно, вальяжно, сознавая, что мы почти выполнили задачу дня. И 30 километров мы, конечно, проедем, и 100 километров или около того будет позади, и у нас еще будет время даже в короткий ноябрьский день и найти место для ночлега, и сготовить ужин, и сделать очередной вечер нашего общения интересным и надолго запоминающимся.

А назавтра снова мы будем крутить педали, и накручивать километры дороги на колеса наших велосипедов, ехать мимо барханов, мимо равнодушных верблюдиц, решетчатых щитов ограждения дороги и плакатов: «Внимание! Участок дороги переметает песок!»

 

Часть 3.Чудеса и призраки пустыни. Драгоценное ожерелье Копетдага.

Во всяком путешествии всегда найдется что-то такое, ради чего можно и пот пролить, и пространство одолеть. Это что-то будет доступно пониманию и поэтических натур, и, может быть, еще более, простому человеческому разуму и сердцу. И долго потом память об этих местах и событиях будет будоражить воображение, и являться во снах и бесконечных воспоминаниях и рассказах об увиденном.

Первое впечатление сродни удару молнии, внезапному озарению, а затем оно сменяется долго длящимся изумление и восторгом. Особенно впечатлительные люди говорят, что это сродни сладкому и болезненному толчку в сердце от внезапно пришедшей человеческой любви. Что ж, может быть, и так. И сердце, и разум причастны к этому. Да разве важно это? Все равно мало найдется людей, остающихся равнодушными к увиденным действительным чудесам. И я не видел их ни в скальных рукотворных храмах Гегарда в Армении, ни у водопадов Карелии, ни у светящихся изумрудных потоков, струящихся по темным стенам бессолнечного Урухского каньона, ни у Чертова моста, ни на берегах Севана, ни у гремящих порогов сибирских таежных рек.

Пустынный пейзаж удивительно однообразен. Бархан за барханом. Ровная, без поворотов и подъемов, серая лента дороги. Если бы можно было ехать с завязанными глазами, то трудно было бы поверить, что какое-то расстояние мы все же преодолели, а не просто с натугой крутили педали на одном месте, как на спортивном велотренажере. Вот почему глаз радуется, когда сначала в туманном мареве обозначаются слева от дороги не то какие-то скалы, не то невысокие горы. Пейзаж меняется. Рельеф дороги становится беспокойным. Сменяются чередой холмы и долины, пологие подъемы и спуски.

Справа на горизонте обозначилась темная, неровная полоса. И мы начинаем ехать вдоль все более приближающихся, подернутых дымкой гор Копетдага. И теперь на нитку дороги все чаще нанизываются оазисы, поля и виноградники. Благодать на краю пустыни.

Мы проезжаем мимо какого-то кишлака. Арчман. И Платов убеждает, что не заехать и не сделать здесь остановку будет большой глупостью. Время приближается к обеду. Обед у поваров-профессионалов местной кухни – главный довод в разговоре. Замечаю, как Платов недоговаривает то, о чем он рассказывал мне ранее. Я принимаю игру. Пусть это будет хорошим сюрпризом для остальных.

Еще до обеда подъезжаем к какому-то, стоящему в стороне от селения, бетонному сооружению, не имеющему ни окон, ни крыши. Поначалу подумалось, что это не что иное, как общественная уборная. Но уж больно велико! Что? Следы нетерпеливого человеческого пребывания в закоулках около него говорят о том, что общественная уборная здесь недоступная роскошь. А архитектура, действительно, очень похожа.

Не без сомнения входим в два разных входа: мы в один, а девочки в другой. Пусто. В гулком помещении никого нет. Тихо. Только в чаше большого бассейна плещется вода удивительного молочно-розового цвета. Мы торопливо сбрасываем одежду и кидаемся в воду. Вот он, платовский сюрприз. Теплая, как парное молоко, ласковая, бьющая в нос сероводородом влага охватывает нас, и блаженная истома разливается волной по телу.

Это и есть знаменитый бассейн Арчмана. В круговращении миллионов лет, неустанно, день и ночь, истекает источниками, словно слезами, и отдает тепло своей души природе и людям добрый и суровый, милосердный и жестокий Копетдаг.

Сейчас осень, и народа здесь нет. В сезон же здесь не протолкнуться. Вылезать не хочется, особенно девчатам, которые плещутся в соседней ванне бассейна за стеной. Мы кричим, предупреждая, что много торчать в этой воде вредно.

Выходим и в восхищении делимся впечатлениями. Платов ухмыляется и помалкивает.

Подкатываем к чайхане, и нас угощают вкусным обедом. Отвыкших от разносолов пленников нашей спартанской походной кухни нетрудно удивить поварским искусством. Но все, действительно, очень вкусно.

В чайхане мы единственные посетители. Затевается обычный дорожный разговор, и, когда узнают, кто мы и откуда, отказываются принять плату за обед. Что ж, таковы законы туркменского гостеприимства. Мы благодарим и сопровождаемые добрыми пожеланиями, в хорошем настроении снова нажимаем на педали. Серая змея дороги, шипя, снова кидается под наши велосипеды и накручивается на колеса.

Солнце давно перевалило за полдень, день начинает клониться к вечеру. Мы подъезжаем к указателю «Коф-Ата», Платов говорит, что надо свернуть и заночевать там. Мы едем в сторону предгорий Копетдага, преодолеваем длинный пологий подъем и вдруг оказываемся в окружении современных домиков и отделанных мрамором лестниц, живописных переходов и даже, судя по всему, чего-то вроде ресторана. Это и есть «Коф-Ата» – «Отец гор», по-туркменски – жемчужина местных достопримечательностей и законная гордость жителей этих мест.

При всей внешней привлекательности не эти рукотворные сооружения – драгоценная жемчужина этого места. Время позднее, но все же, нас принимают, и мы идем к отделанному мрамором входу в гулкую пещеру. С площадки при входе, в туманном призрачном свете мы видим далеко внизу что-то не очень понятное, но едва слышные голоса говорят о том, что там, внизу, есть люди.

Рубленые каменные ступени спускают нас на много десятков метров вниз и приводят еще на одну площадку. И с нее мы видим, что под нами горное озеро, а мы над ним на высоте 6-8 метров. В нем плещутся люди, а высоко над нами, не различимые даже в свете ярких фонарей, темнеют своды огромной пещеры. Мы снимаем одежду и торжественно и боязливо спускаемся по последним ступеням к озеру.

Теплая, 38ºC, прозрачная, удивительно ласковая вода незаметно поглощает нас, и мы начинаем издавать те же нечленораздельные звуки, что и очутившиеся в ней ранее нас. Возгласы, означающие и изумление, и радость, и блаженство, и еще многое-многое другое. Можно подумать, что мы уже испытали нечто подобное в Арчмане. Но это значительнее, а главное, воспринимается более таинственным, чудесным. Дает сильный толчок и чувствам, и воображению. Именно поэтому Коф-Ата давным-давно, со времени своего открытия, стал местом свадебным ритуалом для всех, кто живет поблизости. Именно поэтому в названии Коф-Ата не содержится, по-моему, ни капли мистики, но бесконечное уважение к всесилию родной природы.

Мы попытались найти границы озера в дальнем темном углу пещеры, но ряд заграждений и окрики спасателей зовут нас назад. Вообще-то в пещере не велят громко кричать. Наверное, потому, что в шуме трудно услышать крик о помощи.

Никто толком не знает глубины озера, как никто так и не узнал, откуда эта чудо-вода поступает и куда, в какие пропасти Копетдага она проливается. Пещера ждет своих добросовестных исследователей. Но вряд ли это случится скоро. Многознание рождает многие печали, умножение познаний – умножают скорбь, и, сорвав пелену таинственности, не обнажим ли мы, сами того не желая, свою ущербность и безнравственность? Бахарденская пещера – Коу, как раньше называлась она. Озеро имеет площадь 3 тыс. м², глубину 10 м. Все это узнано позже.

Нас окружают плещущиеся люди, и когда они услышали наш обмен английским и немецкими словами, то круг сомкнулся, и наши гостьи начинают вместе с нами купаться не только в воде горного озера, но и в море людского любопытства.

А спасатели настойчиво твердят: «Не говорите громко. Со сводов от громкого звука могут сорваться камни». Интересно, верят ли они в это? И каковы ощущения людей здесь, когда Копетдаг являет свой коварный, жестокий нрав, и все ближние и дальние окрестности бьются в судорогах, все тонет в грохоте и пыли, озаряется сполохами таинственных молний и оглашается воплем раздираемой силами неимоверного могущества земной тверди? А ведь такое бывает.

Мы уходим из пещеры последними. Впечатления наши ни с чем сравнить было нельзя, и их невозможно описать. Девчата в один голос твердили: «Арчман и Коф-Ата – лучший день нашего путешествия, ничто и никогда его не затмит в нашей памяти и душах».

Ночная темнота скрыла таинственной дымкой очертания гор. Ниже, на просторах каменистой долины, засветилось множество костерков, вырос целый палаточный городок. Вся география туризма могла быть изучена у костров и в палатках этой долины – Мекки путешественников по суровым, безводным горам и долинам Копетдага. Так что не мы одни поклонились этому чуду Копетдага – Отцу гор – Коф-Ата.

Утром, перед нашим отъездом, меня пригласил к себе смотритель – хозяин этих мест. Мы долго пили горячий душистый чай с какими-то местными сладостями. И я слушал его рассказ-жалобу о том, что советская власть осквернила Коф-Ата – эту мусульманскую святыню, превратив ее в место бездумного увеселения, и тем изгнало из души благодарность Великому Аллаху за чудо природы этих мест. И еще о том, что советская власть совершила преступление перед туркменским народом, превратив живую драгоценность Туркмении – ахалтекинских скакунов – в дешевое лошадиное мясо. Он с горечью говорил, что туркмены боготворили этих благородных животных. И многих, погибших от старости – стоя!!! – хоронили в их последнем, земном прибежище. «А, они!» – и он горестно махнул рукой. Как я мог его утешить? Да и не нуждался он в утешении, потому что горячо верил: «Мы теперь сделаем все сами».

Не знаю, понял он или нет, что в этих обеих, вроде бы, далеких друг от друга бедах прослеживается общая закономерность и цель: сломать не только зримые храмы, но и невидимые – в душе народа, уничтожить, стереть в душах все, низвести память до чистого листа. А с этими беспамятными, бездушными делай что угодно: и пачкай святой лик божества, и дери черта за бороду.

Мы простились с ним, и снова дорога стала местом нашей работы в оплату за принесенную радость познания и встречи с чудесами. Места стали менее пустынными: больше кишлаков, поселков, и вдалеке станции железной дороги. Теперь мы едем вдоль нее, но до нее не очень близко.

Граница выдает себя близостью танкодромов, полигонов и ответвлениями дороги, перегороженными шлагбаумами. По-прежнему нас привязывает к поселкам и кишлакам вода. Очень часто она определяет и наши планы, и места обеда и ночевок.

День прошел в обычной работе ногами, и к концу его мы долго едем до поселка: нам нужна вода. В вечерних сумерках мы проезжаем поселок, но, окруженные свирепой сворой собак и не очень гостеприимными заборами, воду не находим и едем дальше. Проезжаем какие-то развалины, замусоренную нечистотами окраину, как на любой окраине здешних кишлаков. Вдали виднеются огоньки и еще какие-то темные силуэты, похожие на высокие деревья. Мы подъехали ближе. Туда, к этим силуэтам и огонькам, ведет хорошая дорога. Совсем темно, и это единственная, реальная возможность попытаться найти там воду. Мы подъезжаем. «Деревья» вырастают в высоту и превращаются в огромные чаши-антенны мощной радиолокационной станции. Приехали. Не знаем, как примут, и чем это нам грозит. Могут и не отпустить. Но странно: станция работает, в помещении рядом мелькают сигнальные огоньки, и слышится мерное гудение передатчиков, а при входе никакой охраны. И солдаты первоначально не обращают на нас никакого внимания. Мы подходим к людям, суетящимся у большой грузовой машины. Обращаемся к офицеру, даем почитать наши документы, и в свете фонарика видим его изумленное, вытягивающееся лицо. Кажется действительно, «приехали». Но нет, изумление сменяется любопытством и доброжелательностью. Он задает несколько вопросов, разрешает остаться здесь ночевать и уезжает. Все это, к необыкновенной радости солдат, которые нас окружили, жадно рассматривают, тормошат и заваливают нас и наших девочек тысячью вопросов.

В темноте на поляне между какими-то сараями и складами из старой двери они делают скородельный стол. Мы вместе с ними ужинаем. И долго еще за полночь говор и даже песни под гитару звучат на этой богом и военным министром забытой «точке». Кругом запустение и какие-то недостроенные, заброшенные стены зданий. Тоска от одного их сумеречного, темного вида. А тут свалилось такое, что разобьет однообразие унылого военного быта и долго будет служить воспоминаниями и рассказами этих молодых симпатичных ребят в солдатской замызганной робе. Слава Богу, что об «отбое» здесь, видимо, толком и не знают.

Мы расползаемся по углам «недостроя», а девчата хотят спать в палатке посреди двора и в качестве своего сторожа они «приписывают» Платова.

Раннее утро, и теперь мы можем оценить огромность сооружений, под сенью которых мы нашли приветливый приют. Антенны потрясают своими размерами. Это не обычные радиолокаторы. Чаши их краем почти касаются земли, а верхний край выше трехэтажного здания.

Приезжает офицер – наш старый знакомый. От него я узнаю, что эта станция, действительно, необычная. Она предназначалась для дальнего обнаружения всего вражеского, что может летать на всех высотах далеко за границами страны. Но с 1986-го года она снята с боевого дежурства. Сейчас работает в режиме ретрансляции сигналов спутника. Стройка законсервирована, а, попросту говоря, заброшена. Дальше станцию ждет полный демонтаж и закрытие «точки». «Конверсия» по нашему неумному способу.

Мы начинаем собираться в дорогу. Но прежде группа солдат окружает нас. Они показывают свои фотоальбомы, фотографии, оживленно беседуют с нашими «невестами», приносят фотоаппараты, просят разрешения сфотографироваться вместе с ними на память о встрече и дать автографы и адреса. Эта прощальная кутерьма продолжается довольно долго, но, наконец, мы прощаемся, оседлываем своих коней, трогаемся, солдаты прощально машут своими солдатскими панамами нам вслед.

До ответвления трассы ашхабадского шоссе не более 500 метров. Ингрид просит остановиться. Она поворачивается и делает «шпионский» снимок, а я рассказываю им все, что узнал от офицера: разоружение, конверсия и свертывание этой стройки. Слушают внимательно и понимающе кивают головами. Мы снова нажимаем на педали. Опять замелькали спицы, зашипела дорога под шинами велосипедов.

Большую беду ведет за собой малая.

Часто, отыскивая причину какого-то явления или несчастья, мы выстраиваем цепь различных, казалось бы, случайностей. И видим на одном конце этой цепи малюсенькую шероховатость, так, вроде неудобства какого-то. А на другом конце – ни с чем несообразную беду. И все звенья цепи хорошо сцеплены, и не разодрать их и не отвергнуть, и не верится, что вот такая малюсенькая мелочь могла сделать подобное.

Так в горах малый камешек, сорвавшись, обрушит в долину грохот камнепада, и содрогнутся окрест горы, а и вся причина-то в том, что капля воды и ветер выбили малую песчинку из-под его ненадежной опоры.

Это случилось почти в начале пути. Мы проехали уже приличное расстояние. Кончилось взаимное изучение, мы уже хорошо понимаем друг друга. Мы катимся свободно и раскованно. Мы уже привыкли к ночевкам в пустыне и смирились со многими неудобствами. Жарко. Мы едем в легкой одежде, в безрукавках, и все равно пот заливает глаза, и липнет к телу одежда. Когда пьешь воду или облизываешь губы, чувствуешь, прежде всего, вкус соленого пота, и все тело вечером кажется липким. Так хочется умыться, как следует, но воды у нас очень мало.

Нам жалко девочек – у них на ногах сплошная синтетика: красивые, но изодранные в клочья кроссовки «Пума» и тонкие носочки. Они смотрят на нас, на наши, казалось бы, неуклюжие, но из натуральной кожи туристские ботинки – «вибрамы», смотрят на наши шерстяные, толстые, особенно мои, носки, и сначала они удивлялись, а теперь понимают. Наши ноги в лучших, чем у них, условиях. Нам не страшен ни песок, ни мелкие камни, ни пот – его впитывает шерстяной носок.

И все же, как хочется сполоснуться. Сколько же так можно ехать. Где бы раздобыть побольше воды? И вот мы видим в поселке, который проезжаем, водонапорную башню и воды, хоть залейся. Мы сворачиваем, и первым желанием становится умыться, как следует, а потом все остальное. Мы плещемся и моемся буквально с головы до ног, раздеваясь до плавок. Девочки хотят сделать постирушку. В ход идет наша кухонная посуда – в ней греется вода, и в ней же стирают носки, и в ней же потом варится суп. И ничего – едим да похваливаем. Молодцы девчонки. Видно, давно привыкли к этому образу жизни, жизни без комплексов и предрассудков.

Около нас крутятся мальчишки, они помогают носить нам воду, и мы пьем чай и угощаем их чаем и конфетами. Суетятся рядом парнишки и постарше.

Счастливые, в хорошем настроении мы продолжаем путь.

Проезжаем Небит-Даг, город нефтяников. Город, как город. Но посреди городского вида многоэтажных домов видим юрту, длинные столы из свежеструганных досок, два больших дымящихся казана-котла и суетящихся возле них людей. Здесь будет той – праздник. Мы подзываем девочек и объясняем хозяевам, кто они и кто мы, а девочкам – что здесь собираются играть свадьбу. Хозяева нас начинают упрашивать: «Будьте, пожалуйста, желанными гостями!» Но мы не можем остаться. Тогда нам приносят на дорогу подарок – два огромных пакета каких-то национальных кушаний. Мы благодарим и прощаемся. Девочки в восторге от доброты людей и восхищенно делятся впечатлениями друг с другом.

Вечером, когда мы начинаем готовить ужин, вдруг обнаруживается: пропали все наши запасы чая, весь мешок. Или мы его оставили там, где мылись, или ребята постарше суетились около нас недаром. Чай ценится везде, особенно здесь. Завтра, 7 ноября, нам надо будет заезжать в Гумдаг, хоть он стоит в стороне от трассы ашхабадского шоссе. Без чая мы ничего не можем делать. Чай есть чай. Без него и «адмиральский час» не в радость.

В полдень мы сворачиваем с трассы и едем в Гумдаг. Надеемся там добыть чай и пообедать в столовой. Но столовая, по случаю праздника, закрыта, но зато испекла удивительно вкусные булочки горячие, пышные. Нам ничего не остается делать, как здесь же, в сквере, начинать готовить обед. Мы все еще одеты по-походному: шорты и безрукавки. Я раздобыл в магазинчике чай и купил в столовой булочки на десерт к обеду. Принес и дал попробовать. Объедение! И Николь начинает меня упрашивать дать еще, но я стоек и не позволяю их брать до обеда. Но Николь разыгралась и переходит грань допустимого: она шаловливо обнимает меня, подлизываясь и вдруг садится ко мне на колени: «Петрович, дай хоть одну булочку!» – говорит она, путая и немецкие, и английские слова. Продолжает обнимать и даже пытается поцеловать. А кругом – люди Востока!!! Господи, что это мы делаем? – доходит до меня. Заехали в их город в коротких штанишках и посреди сквера делаем нечто неприличное, по понятиям его жителей, на виду у всех. Я сгоняю Николь. Но эта неловкость, нарушение местных обычаев, уже сделана.

Отгоняя назойливых ребятишек, мы обедаем, пьем чай с раздобытым «десертом» и отправляемся в путь. От Гумдага до трассы 10-12 километров. Где-то на половине этого пути, на обочине, мы видим троих молодых парней с мотоциклом. Приглашают остановиться и сесть с ними за угощение, разложенное прямо на земле. Я приглядываюсь и узнаю мотоциклистов, которые ездили вокруг сквера, когда Николь расшалилась. Мы проезжаем мимо, не принимая приглашения. Через некоторое время они догоняют нас, останавливают и начинается разговор, который нам совершенно не нравится. Не сговариваясь, мы разделяемся: Платов и Леша Попов начали разговор, а я потихоньку начинаю отводить девочек от них, но Лена никак не может понять меня. Девочкам сейчас там делать совершенно нечего. Этот разговор не для них. И они не понимают, почему собеседники вытащили деньги, начали шелестеть ими, почему Платов горячо убеждает их в чем-то. Наконец я отвожу девочек на достаточное расстояние и негромко говорю: – «Fraulens. Vorwärts».

Но далеко мы отъехать не успеваем. Нас догоняют и опять останавливают. И все повторяется снова. И так три раза. На четвертый, понимая, что я отвожу девочек к трассе, где нас не дадут в обиду шофера-трассовики, меня сбивают с велосипеда. С разбитыми коленями, ободранными руками, невероятно злой, я поднимаюсь с земли, в крови и грязи. Но очень хорошо понимаю, что я и руки не могу отвести. Нас провоцируют на драку. И хотя с этими полупьяными наглецами мы могли бы быстро управиться, делать этого как раз и нельзя. Вот тогда бы нас не спасла никакая трасса. Путешествие закончилось бы или прямо здесь, или чуть дальше. С трудом мы все же делаем снова попытку оторваться от «гостеприимных». И когда они видят, что трасса совсем рядом, мотоцикл разворачивается и «на газах» уезжает. Мы останавливаемся. Приводим себя в порядок, латаем мои раны, и начинаем обмен впечатлениями. Первое несомненное достояние: мы не поддались на провокацию драки и, не сговариваясь, провели свою тактику в этом столкновении абсолютно правильно. А эти мои раны заживут. С велосипеда на ходу слетает почти каждый велосипедист, и драные руки и разбитые коленки не диковинка. Главное – мы уберегли девочек.

И Платов просит Лену перевести как можно точнее, слово в слово: «Эти мерзавцы предлагали за деньги оставить им девочек, а нам самим убираться по-доброму, иначе будет хуже». До девочек доходит весь ужас нашего прежнего положения, и они говорят: «Вот в этих случаях и нужны газовые баллончики». Мы долго объясняем, что как раз то, что мы сделали, и есть лучшие действия в этом положении. Объясняем, что такое «лом» и почему против него нет приема: следом за ними прибежало бы такое число рассерженных «гостеприимных», что на всех них никаких средств не хватило бы. А нам впредь надо быть осмотрительнее, не делать свидетелями своих шуток непосвященных и не ездить по поселкам и кишлакам в шортах. Здесь так не принято. Жаль, что мы сильны поздним умом.

Администрация нашего сайта и производитель уникальной продукции для здорового образа жизни решительно осуждают неадекватное поведение этих супостатов, считают недопустимыми прелюбодеяния во всех проявлениях оных, не поощряют легкомысленного отношения к семье и браку. Делая, к сожалению, неутешительный вывод о том, что не все так безоблачно и благополучно в семьях подвыпивших и распоясавшихся молодчиков, вынужденных искать свое либидо на стороне, в Каракумах. Выказывать буйство плоти в немыслимых похождениях, рискованных приключениях, непредсказуемых кульбитах, прыжках и гримасах судьбы.
Для того чтобы между мужчиной и женщиной наладились супружеские отношения, для того чтобы в семьях воцарились совет да любовь, для него и для нее, рекомендуем целебный восстановительный комплекс, созданный самой матушкой-природой – «Эромакс».
«Эромакс» – все по максимуму!

Через неделю все мои болячки поджили, но корочки еще остались и стали звеном цепи дальнейших неприятностей.

Дождь в пустыне. Слезы расставанья.

Детство. Оно было у каждого. Там, в нем, были у нас и первые радости, и первые печали, и первые друзья, и первые нечаянные привязанности. Там проверялась наша дружба, и там были первые слезы расставанья. С годами притупляются чувства, и черствеет душа. Слишком много иногда выпадает нам такого, что перенести возможно только в состоянии одеревенения. И нам во благо это. Иначе лопнуло бы сердце от захлестнувшего душу. И утлая ладья нашей жизни, черпая обоими бортами, потащила бы нас на дно. Все мы из детства. И мы сами того не замечаем, как иногда отлетает скорлупа житейской обыденности, и в минуты радости или душевных потрясений мы живем и дышим воздухом детства и слышим его робкие толчки в нашей груди.

Ашхабад был городом, из которого нашим гостьям нужно было связаться с Бельгией и посольством Москвы. Ждали связи долго. Связались с большим трудом только с Москвой, а о связи с Бельгией и речи быть не могло. Времени потеряно было столько, что о выезде из города в ночь нельзя было даже думать. Идти в гостиницу и быть снова на виду у «гостеприимных и любознательных» нам, наученным горьким опытом, не захотелось. И мы упросили дать разрешение остановиться в спорткомплексе, что совсем рядом с междугородной телефонной станцией.

Искупались под холодным, прямо-таки ледяным душем, «поплавали» в бассейне без воды. А затем под сводами борцовского зала эхом разносился до утра храп наших мастеров этого дела.

День перед этим был жаркий. Постепенно безоблачное небо затянуло слабой дымкой, затем она сменилась невысокими облаками, и жаркий день дал ненастный теплый вечер. Вечером, еще во время ожидания связи и нашего ужина на скамейках сквера, начали падать робкие редкие дождинки.

В Ашхабаде у нас должны были быть первые проводы. Учеба, зачеты звали Лену в Пензу. А дождь шел всю ночь, и утро встретило нас ненастным, дождливым небом. Грустные, в капели дождя, стояли деревья в сквере вокзала. Грустные стояли девчата. Они прекрасно понимали, что здесь, на ашхабадском вокзале, они и Лена расстанутся и никогда уже больше не увидятся. И то, что сдружило их, вот здесь сейчас пройдет свою вершину и прервется. Детство постучалось в их души, и капли дождя смешались со слезами на их лицах, смывая горечь расставанья.

Под непрекращающимся дождем мы покинули Ашхабад. Дождь шел и шел. Весь день, насквозь промокшие, останавливаясь только для переодевания совершенно мокрой одежды да для еды накоротке, мы накручивали педали. Для меня наступили мучительные часы на этой дороге. Мокрая одежда сорвала, растерла и довела до опухолей болячки на коленях. Жар, исподволь разгоравшийся, начал сжигать все внутри. За день, при непрерывном дожде, я выпил воды больше, наверное, чем за все ясные жаркие дни в пустыне.

Последние версты стокилометрового броска под непрерывным дождем я преодолевал, далеко отстав от других, на одном самолюбии.

Ночевать под продолжающимся дождем в палатке, при полностью промокшей всей смены одежды, было бы безумием. Руководитель попросил всех приналечь и постараться засветло доехать до лежащего впереди кишлака. Только там мы могли бы получить кров и обсушиться. И надежда оправдалась. Доброе гостеприимство хозяев не только выручило, но еще раз изумило нас, и наших подопечных девчат.

И хоть «гостиница» имела сорванную дверь и все «удобства» во дворе и от нескромных взглядов в этих «удобствах» загородиться можно было только ладошкой. И в тесной комнате не для всех нашлось удобное место, а крыша «гостиницы» протекла, все же желание помочь нам было таким искренним, нас так долго упрашивали пойти ночевать к ним в дом, что это искупило все. И в довершении всего принесли и нас угостили хорошим ужином. И даже, считая, что мы продрогли, председатель этого колхоза принес и упросил принять несколько глотков для согрева. Это нас-то, непьющих.

Завязалась беседа, и когда мы посетовали на дождь, который, не прекращаясь, шел уже больше суток, посочувствовали нашему невезенью. Ведь дождя-то здесь не было уже два года. Мы изумились: «А где же воду берете, и как может расти все без воды?» Ответ изумил еще больше: «Из Ирана, из-за границы, по каналу». Бывает же такое!

Ночью жар и боли в коленях еще больше усилились, и я понял, что теперь на велосипед я сесть не смогу. Все. Приехал. Вот только когда «сбили» меня с велосипеда гумдагские «любители» женского общества.

Утром я распрощался с группой. Она уезжала без меня. Я же не только не мог ехать на велосипеде, но даже простая ходьба была для меня нелегким делом. Девчата расстроились. Я собирался сопровождать их до Ташкента. А теперь мы стояли друг против друга: экспансивная, живая Николь, выдержанная, собранная Ингрид и я. Путая русские и немецкие слова, что-то говорил я: перемежая немецкие, английские и еще какие-то слова, говорили девчата. Но разве дело в словах. И так все ясно. Наконец Николь, а за ней и Ингрид, не выдержала, все мы бросились друг к другу, обнялись и расцеловались.

Все четверо моих спутников сели на велосипеды, и вскоре за серой пеленой тумана промозглого утра нельзя уже было различить и понять, что это мелькает там, на дороге.

На мокрой ленте асфальта, под холодным сырым ветром я остался один. Шло время. Изредка проходящие машины не остановились. Меня лихорадило. Бил озноб. Совсем задрогший, я уже потерял надежду. Вдруг очередная машина, проехав далеко мимо, затормозила, дала задний ход и встала возле меня. «Что случилось?» – спросил симпатичный усатый и смуглый парень. Я объяснил и вскоре сидел в тесной кабине грузовика, и, ведя машину, меня расспрашивал мой добрый новый знакомый шофер Таган Курбанов. И когда он услышал от меня причину моего недомогания, затормозив и даже остановив машину, он повернулся ко мне: «Если бы я был свидетелем этого, я бы всех этих мерзавцев вместе с их мотоциклом постелил под колеса своей машины. Они позорят нас, наш народ, нашу землю!» Такая бурная, живая и горячая реакция была настолько неожиданной для меня, что я даже от растерянности не поблагодарил его за участие в нашей беде.

Быстро промелькнули десятки километров. Езда в машине – это не преодоление пространства на велосипеде. Подкатили прямо к дверям больницы. И когда я зашелестел деньгами, Таган замотал головой и замахал рукой: «Не обижай. Не надо!»

В больнице Теджена, куда он меня привез и рассказал о нас и нашей Одиссее, уже слышали о нашем путешествии. Потрудилось местное телевидение. Суета врачей вокруг меня окончилась предложением лечь в больницу. Но дом звал, и он пересилил. Так окончилось мое участие в этом путешествии.

 

Часть 4.Каждая длинная дорога – долгий путь к себе самому.

 

«…пустыня вовсе не там, где ее видят». Антуан де Сент-Экзюпери. «Письмо заложнику».

Ну, вот, Благоразумный, можно теперь подводить итоги. Что, кроме всех трудов, издержек и неприятностей, мы имели на этом пути по пустыни? Ты правильно оценил все это. Ничего хорошего. Я вот, например, даже сошел с маршрута. А, приехав домой, должен был лечиться. А не поехал бы, ничего бы и не было. Романтики захотелось? Это материя пустая, дорогостоящая, и ничего, кроме неприятностей и разочарования, не приносящая. Она просто не по карману каждому, дорожащему своим здоровьем и репутацией, нормальному человеку. Ну, кто может позволить себе такое? Конечно, против этого ничего нельзя возразить, но разве это единственная область человеческого бытия, где умом постичь нельзя поступки? Что же движет, и нами, и подобными нам? «Что ищите в стране далекой? – спросил бы нас наш великий земляк – Что кинули в краю родном?» Я думаю, никто и никогда не ответит на эти вопросы вразумительно. Тонкая материя их все время ускользает от нас. Хороших, рациональных оценок добиться невозможно. Мы слышим или вопли восторга, или нечленораздельное мычание с придыханием и мотанием головой. Когда же собеседник старается разложить все по полочкам и оценить все по отдельности и скопом, то он становится неинтересен, как служитель в камере потерянных и позабытых вещей.

А все дело в том, что, как мне кажется, здесь и во многом другом подобном, мы имеем дело не с грубыми физическими явлениями, а с некой духовной творческой работой. Работой над своей собственной душой, работой над своей собственной личностью.

И нет в мире никаких аршинов, которыми можно было бы измерить эти победы и поражения. Ибо у каждого из нас есть внутри свои туманные перевалы неверия и сомнений, свои Эвересты величия и бездонные пропасти убожества духа. И дороге постижения себя нет конца. Это долгий и трудный путь, путь к собственной сущности, путь к самому себе, через «завалы» и вне и внутри себя. Вот в чем смысл всех подобных «сумасшествий». И не изобретет человечество ничего иного лучшего: Человек, Стихия, Мужество. Срывая, как листья с кочана капусты, шелуху обыденности с нашего духовного покрова, мы приближаемся, но никогда не достигнем сердцевины души нашей. И нет ничего удивительного в этом. В каждый новый миг времени мир стремительно изменяется. И мы, и наша душа меняемся также. В этом суть диалектики мира, суть диалектики познания и себя и нашего места в этом меняющемся мире, диалектики познания души своей. И счастлив тот, кто хоть раз испытал радость свиданья с самим собой. А все красоты и радости мира лишь малая придача к этому главному подарку судьбы на нелегком пути жизни. И мы, являемся самим себе в робе труженика, странника, посланника милосердия и никогда – в светлых одеждах на ярмарке человеческого тщеславия. Наиболее яркий пример этому – ветераны войны. Все их воспоминания – не просто ностальгия по ушедшей молодости. Память о мгновениях, когда они были нужны друзьям, людям, Родине, когда сумели постичь свою собственную сущность, были на свидании с самим собой. И там, в страшном времени, оставили это горькое счастье. Этот парадокс встречается очень часто.

Я лишь попытался ответить на эти вопросы, но, по-видимому, многословно и также маловразумительно.

То, что мной рассказано, только небольшая часть пути, трудов и пота. После моего схода с маршрута наши ребята оберегали наших гостей в пути еще три с лишним недели. И на их долю выпало не меньше трудностей и приключений, но никто не сетовал на них. Они, в отличие от нас, были не в пустыне, а среди оазисов Узбекистана. Но зима пришла и туда, с холодными ночами и ветреными днями, а когда Николь и Ингрид пересекали китайскую границу, мороз уже был -10°С.

Любое путешествие – это общение с природой, с попутчиками, с новым миром людей. И, припадая к родникам человеческого благородства, забываешь о пустыне, а грязь человеческих отношений и оазис превращает в пустыню. Да, пустыня вовсе не там, где ее видят.

Долгий путь – это и долгие беседы между собой, споры, рассуждения, обмен мнениями и оценки. Так было и в этот раз. И, естественно, наибольший интерес, споры и оценивающие взгляды были обращены на наших гостей. Интерес был обоюдный. Все для них в нас и все для нас в них было внове. Я не знаю, как оценили они нас. Но оценить их, оценить степень их технической готовности, моральную подготовку, снаряжение и прочее мы могли. Горные велосипеды фирмы «Кеттлер» были изюминкой их снаряжения. Вряд ли, фирма нуждается в рекламе, но мы единодушно дали самую превосходную оценку этим машинам, тем более что мы могли сделать это как опытные технические специалисты. Можно долго говорить об отличных инженерных решениях в конструкции этих машин, но то, что их конструировал специалист, много покрутивший педали и проливший много пота на горных перевалах, а не знающий эти дороги понаслышке, это бесспорно. И своей высокой надежностью они подтвердили это.

Много интересного и в другом снаряжении гостей. И не удивительно. Ведь, по существу, в нем можно было увидеть образцы хорошей работы солидных фирм спортивного снаряжения чуть ли не всей Европы, Азии и Америки. Конечно, при нашей заброшенности, это давало повод для горьких сопоставлений, казалось бы, не в нашу пользу. И все же наши велосипеды, доработанные нашими собственными руками и головами, не подводили нас, а некоторая перетяжеленность нашего самодельного снаряжения была, пожалуй, оправдана.

Не все, что имели девочки, могло бы выдержать суровые условия наших дальних автономных путешествий по неоглядным просторам нашей страны. Мы, наши ребята, подружились с гостьями, и слезы при расставании с обеих сторон были искренними. И я, надеюсь, что о нас, о Пензе, о нашем отношении к делу, за которое мы взялись, о нашей подготовке у наших гостей остались хорошие впечатления. Да и нам себя упрекнуть не в чем.

Поразили напористость, настойчивость и деловитость этих двух «сумасшедших» путешественниц и трогательная, все время пробивающаяся в их разговорах между собой, память об их далекой Родине. «Белжим, Белжим», – постоянно слышали мы в их разговорах. Для них в этом было все: и память о родных и детстве, и неблизкая радость свидания с родными и друзьями. Эта любовь к малому, страшно перенаселенному клочку суши, который на карте и разглядеть-то трудно, светилась в них и грела их души. И становилась живым примером и укором для нас самих. А для меня – и подтверждением справедливости плодов долгих горьких размышлений: «Счастье и все хорошее и для нас, сейчас живущих, и для наших далеких потомков связано только с одним – с Любовью к Родине, Любовью к прекрасной земле наших далеких пращуров. И все трудности нашего теперешнего бытия определенно связаны с тем, что, борясь со всем, что было темного и трагического в нашем прошлом, мы вместе с грязной водой этого прошлого выплеснули и предали забвенью и это высокое, святое чувство. А только оно позволит подвигнуть нас на одоление всех препон, объединить нас всех и убрать с пути политиканов, видящих страну только через призму собственного благополучия. Но как далеки мы от этого. Пустыня в душах наших».

Между тем, естественно возник вопрос о степени физической и «профессиональной» подготовленности наших гостей, об их опыте автономных путешествий, пригодном для условий нашей страны. Мы обсуждали это с руководителем нашей группы Платовым Н. Я. И наши мнения разошлись. Я оценил их подготовленность как среднюю, а он давал меньшую. Но в одном мы сошлись оба – в том, что их опыт для наших условий недостаточен, а многие наши девчата имеют более высокую степень готовности, им бы только добавить напористости и самостоятельности в этих авантюрных путешествиях.

И я надеюсь, что и Николь, и Ингрид поняли и оценили труд наших ребят, которые сделали очень много, чтобы успешно провести их по ключевому участку этого путешествия и обеспечить его благополучное окончание. В этом, безусловно, их немалая заслуга. Пустыня знает много речушек и даже многоводных рек, которые, как призраки, никуда не впадая, исчезают в суровых песках Каракумов. Так, что стоило без следа сгинуть двум человеческим детенышам, не в меру любопытным и безрассудным, в пустыне человеческих отношений?

Все это было три года назад. Николь и Ингрид у себя на родине издали об этом путешествии книгу: «14809 км. На велосипедах в Китай». Писали об этом в газетах, были телевизионные сообщения. Друзья настояли, чтобы и я попробовал написать. Может, получится? Судить об этом не мне, а вам, мои друзья, с которыми мок на плотах, потел на велосипеде, продирался на байдарках по шиверам и порогам рек и дышал воздухом нашей необъятной Родины. И вам, мои новые друзья.

И, заключая все, хочется напомнить слова замечательного гуманиста Экзюпери, не пожалевшего жизни ради свободы: «Товарищи, лишь те, кто единой связкой, как альпинисты, совершают восхождение на одну и ту же вершину, – так они и обретают друг друга. А иначе в наш век – век комфорта – почему так отрадно делиться в пустыне последним глотком воды».

Нет ничего удивительного в том, что велосипеды «Ketler» у наших бельгиек вышли из строя. Я теперь, пожалуй, соглашусь с низкой оценкой Н. Я. Платова возможностей бельгиек и их подготовки. Это я понял после анализа их ухода за техникой в условиях песчаной пустыни Каракумов. Ни сами велосипеды, ни фирменные инструкции по обслуживанию техники в этих условиях, ни сами девочки не были готовы к ее суровым условиям. Хочется сопоставить простые по устройству, нами самими доработанные машины. Они были больше приспособлены для этих условий. Следует упомянуть об экипировке бельгиек. Я уже хвалил некоторые ее образцы – тогда для нас бывшие в новинку. Но в целом наши экипажи были оснащены лучше для такой непростой долгой дороги. Оставим все, что обеспечивало быт. Среди многочисленных сумок и сумочек наших гостей не нашлось места для хорошего инструмента и запасных частей. Только масло для смазки цепей и фирменная инструкция по смазке механизмов и ремонту велошин.

Каждый же наш велосипед, помимо всего прочего, был оснащен подрамной сумкой с набором инструментов и запасных частей. Залогом исправности наших машин были сухие и обеспыленные механизмы самой простой конструкции. Не в пример нашим гостям, мы только протирали их от песка и грязи и все.

А наши гостьи, согласно инструкции, через определенный километраж начинали смазывать механизмы машин. Когда это увидел, я изумился: смазка по песку и грязи – яд для механизмов и цепей. Попытался объяснить им это. Но знания моего немецкого для этого не хватило. Износ и обрыв велосипедных цепей и при такой эксплуатации неизбежен. Неизбежен и износ сложного и тонкого механизма переключения скоростей.

Этот износ и обрыв цепей нам был не в новинку. Сколько раз прямо на дороге нам приходилось склепывать цепи – ведь цепи многоскоростных велосипедов не имеют замков. Для этого у нас хватало инструмента и навыка.

А отремонтировать это на дороге у девочек не хватит ни уменья, ни инструмента. Остается выбросить веломашины. И винить надо не конструкцию велосипеда, а то, что фирма не дала инструкцию, как им эксплуатировать машины в суровых условиях пустыни.

Николай Вырыпаев,
1993–2015 гг.

 

Велоэкспедиция по Каракумам — это серьезное мероприятие, требующее от участника многих качеств. При подготовке к велоэкспедиции ведущие спортивные специалисты рекомендуют натуральный препарат ЛЕВЕТОН-ФОРТЕ. Этот препарат поможет существенно повысить работоспособность и выносливость организма.