Во времена перестройки пензенским туристам довелось совершить велопутешестве через Каракумы. А маршрут пришлось совершить, чтобы сопроводить… двух бельгиек, решивших пропутешествовать по Европе, далее по территории Советского Союза, через Каракумы — в Китай. Эта велоэкспедиция получила название «Катастрофа».
ДОРОГИ В БАРХАНАХ ИЛИ ВЕЛОЭКСПЕДИЦИЯ «КАТАСТРОФА»
Пролог велопутешествия
С того памятного знакового путешествия по вологодским лесам и участия во Всесоюзном слёте велотуристов в Шяуляе в Пензенском клубе автомототуристов, как и в нас самих многое изменилось. Клуб превратился из «автомото» в велосипедный. И в душах наших велосипед стал абсолютным приоритетом. Своей исключительной целесообразностью и удобством для путешествий в любых условиях, выносливый, надёжный, не требовательный в уходе, легко приспособляемый к любым условиям путешествия, позволяющий делать практически любой ремонт в походных условиях, обладающий множеством других достоинств, обеспечивающих путешествие в любых условиях, велосипед легко вытеснил из нашей жизни мотоцикл и позволил нам в сравнительно короткий период совершить непростые путешествия по Приполярью, Сибири, высокогорной Средней Азии и её пустыням.
В результате Пензенский велосипедный клуб стал известным и авторитетным среди своих коллег. Это, в свою очередь, побудило Москву рекомендовать бельгийским организациям обратиться к нам с просьбой обеспечить инструкторское сопровождение двум бельгийским велопутешественницам, намеревающимся проехать на велосипедах из Бельгии через юг Европы и Советский Союз, через пустыни Средней Азии в Китай. Пензенский велоклуб без особых разговоров коллегам из богатой и благополучной европейской страны своё согласие дал.
До самого путешествия времени было достаточно, и мы спокойно начали готовить это мероприятие. Перво-наперво оценили себя.
Первое – успешный опыт путешествий в этом районе у нас был, тут всё понятно – справимся.
Второе – экипировка тоже имелась. Она была опробована в этом климате – брезентовая штормовка и ботинки «вибрамы» никогда не подводили.
Третье – велосипед. Ну, он, конечно, ломался в походе, но это нас не очень тревожило – возьмём запчасти, инструменты, и всё будет в порядке.
Четвёртое – режим движения, питание и ночёвки – всё давно отработано, опробовано, вопросов вроде бы тоже нет.
Пятое – на каком языке общаться? Бельгийки нам сообщили, что знают пять языков, владеют приёмами карате и умеют ремонтировать велосипед, и что к моменту встречи с нами они проехали уже более 6000 км – весь юг Европы и познакомились с нашим Кавказом. Решили, что поймём как-нибудь друг друга: пять языков – это не шутка, ну, и всё остальное вроде нас устраивало.
А что касается бельгиек – тут вопросов без ответов было много, ну, да ладно, одолеем – решили мы. И, возможно, немного погорячились.
По сути, был не решён главный правовой вопрос – на каком основании граждане Бельгии могут путешествовать по Советскому Союзу, да ещё на велосипедах, да и могут ли вообще по нашим законам? И второе, какие регламенты определяют взаимоотношения инструктора и путешествующих под его руководством? И подсказать-то нам никто не мог – всё делалось впервые, до этого никто такой проект не делал.
Знакомство перед велопутешествием
Закончив Высшую школу туризма в Брюсселе, две её выпускницы, Николь Дирке и Ингрид де Вильде решили открыть собственное дело, вознамерившись создать фирму дешёвого активного туризма.
Высокоразвитый во всех отношениях Запад предъявляет исключительно высокие требования к исполнителям и делу, в том числе и в туристском сервисе. Понимая это, девушки ещё задолго до окончания курса обучения капитально обдумывали свою идею. Прежде всего, они посчитали необходимым испробовать всё на себе. По их словам, они легко справились со сплавом на плотах по горным рекам Непала, там же с рюкзаками за спиной забрались на высоту 6000 метров по склонам Эвереста. Автостопом, то есть без единого доллара, в своё удовольствие одолели Канаду и Калифорнию.
И вот теперь, оседлав велосипеды, они отправляются с этой целью по маршруту: Бельгия – Голландия – Германия – Чехословакия – Венгрия – Югославия – Болгария – Турция – Советский Союз – Китай – Сингапур. Обо всём маршруте они легко получили исчерпывающую информацию ещё у себя дома и только о нашей стране смогли узнать, что, кроме Москвы, есть большие города с названиями Ленинград, Киев и что правит этой загадочной страной Горбачёв.
Николь и Ингрид случайно наткнулись на туристский рекламный проспект нашего знаменитого «Спутника» и, как это принято в Европе, обратились с просьбой составить им маршрут от Бреста до китайской границы, обеспечить карту и инструктора. «Спутник», ввиду того, что по Союзу нельзя путешествовать иностранным гражданам и обеспечить их безопасность не представлялось возможным, отказал. Но одновременно, зная квалификацию пензенских туристов, попросил нас помочь бельгийкам. Получив официальный «спутниковский» отказ, Ингрид и Николь, погоревав, стали искать другой путь в Китай. А мы со своей стороны, заинтересовавшись этим проектом, сообщили о своём согласии.
Потребовалось полгода, чтобы мы поняли друг друга, и, получив наши визы, в начале апреля 1990 года, Ингрид и Николь стартовали из Амстердама. Маршрут в 23 тысячи километров для велосипедисток бельгийские телевидение и газеты расценили почти героический, и потому им были устроены пышные проводы. Шесть тысяч километров по Европе девчонки одолели на удивление легко и быстро. По всей Европе обаятельные велоамазонки, как и полагается в цивилизованном обществе, встречали внимание, восхищение и помощь. Но стоило им пересечь турецко-армянскую границу, как кипящий кавказский котёл обжёг дикостью нравов и, изрядно подорвав их валютные запасы, рассчитанные на полутора летнее путешествие, поездом отправил ошарашенных странниц в Москву.
Позвонив нам из столицы, вконец растерявшиеся бельгийки умоляли приехать в Москву и помочь им прийти в себя, уладить дела с визами. Свободно владея несколькими языками, но, не зная ни одного русского слова и встречая на каждом шагу в лучшем случае равнодушие, Николь и Ингрид решили, что попали в страну дикарей. Здесь, в Москве, мы и встретились с ними впервые. Относительно легко уладив дела в посольстве Китая, Пакистана и Индии, но не найдя общего языка с нашим родным ОВИРом, я решил поездом отправить их в Пензу, дать неделю на адаптацию и уж потом, как и было договорено, обеспечить это самое инструкторское сопровождение по самому сложному, красивому участку маршрута от восточного берега Каспийского моря через пески Каракумов до китайской границы. С обязательным заездом «в прекрасные экзотические оазисы Бухара, Самарканд и Ташкент», – так именовались эти пункты на карте.
Так свела на одном пути честолюбивых, энергичных девчонок из высокоразвитой богатой Бельгии с пензенскими велотуристами.
По приезду в Пензу мы получше познакомились с бельгийками и начали готовить их к предстоящему путешествию. И уже здесь стало понятно, что мы «хлебнём с ними горя» и, что называется «веселухи не избежать». Они этого не знали, но нам было понятно, что их опыт путешествия по Европе в какой-то степени даже отрицательно повлияет на них – езда по пустыни совершенно не похожа на движение по европейским велодорожкам.
В течение недели, что бельгийки жили в Пензе, мне так и не удалось уговорить их позаботиться о своём снаряжении – у них «всё о кей», отвечали бельгийки, если речь заходила о велосипедах. Девчонки с восхищением, уважением, опаской и гордостью одновременно говорили, что не только ремонта, но даже ухода эти велосипеды не требуют. Знаменитая фирма «Кеттлер» – одна из их спонсоров – делает вообще лучшие в мире велосипеды, а эти тем более были изготовлены специально для них, с учётом требований сверхдлинного и сверхсложного путешествия.
Конечно, рассматривая эти велосипеды, мы, наученные какой-то фатальной склонностью к поломкам нашей велотехники, скептически воспринимали поклонение девушек «кеттлеровскому велосипеду». Не может быть, думали мы, сломается и «Кеттлер» – каракумские дороги «достанут» и эту хвалёную технику. Так мы думали, а глаза видели действительно чудесное творение. Двадцать один вариант цепной передачи управляется полуавтоматически – и совершенно неслышно! Легко съёмный компьютер размером чуть больше наружных часов путём несложных переключений показывает в любой момент скорость, пройденный путь от любой заданной точки, достигнутую максимальную скорость, время бельгийское, московское, по Гринвичу, местное; количество дней пути, дату, день недели и месяца; может работать в режиме калькулятора; исключительно устойчиво работает даже при малейшей скорости движения и даже учитывает расстояние, пройденное пешком, если держать его в руке или в кармане.
Велосипеды их действительно были во всех отношениях качественнее наших, но всё равно уже требовали кое-какого ремонта. Но нашу попытку хотя бы что-то подрегулировать девушки категорически пресекли фразой: «их велосипеды можно только смотреть, трогать – нельзя». Стало понятно, что любой дефект или поломка там, в пустыне, по сути, в «ненаселёнке» – создаст большую проблему. Никаких запчастей и инструментов даже у нас в Пензе для их моделей не было. Да что об этом говорить – конструкции ряда узлов мы вообще видели впервые.
Потом, в путешествии, мы обнаруживали другие функциональные возможности машины, разгадать которые так и не сумели. Да что говорить о велокомпьютере! Все так понятные и, что называется, до боли знакомые своей склонностью к поломкам, эти механизмы у «Кеттлера» чем-то да отличались. И отличия эти в сочетании с высшей степенью чистоты и точности их изготовления узлов обеспечивали исключительно высокую степень эксплуатационной надёжности.
Каждый раз, восстанавливая вдрызг изношенные большим грузом и пустыней колёса наших отечественных велосипедов, мы искренне просили Бога: ну, пусть хоть что-нибудь, хоть один разик, да сломается; ну, хоть где-нибудь облетит краска или надпись; ну, неужели не найдётся во всей пустыне колючки, которая сможет проткнуть шину на их велосипедах.
В письмах и потом в Пензе Николь и Ингрид уверяли, что сами могут ремонтировать велосипеды. Мы, имея достаточный опыт совместных велопутешествий с нашим прекрасным полом, сомневались. И оказались правы: бельгийки ни разу не делали даже попытки протереть свои велочуда, они им только радовались. Даже вечером, когда сотня пройденных за день километров, как правило, у наших женщин оставляла чувствительные, почти болезненные ощущения от седла, Николь и Ингрид ни разу на это не намекнули. Где-то в первой половине пути, удивившись этому явлению, выяснили, что на седле у них был натянут очень эластичный чехол с термопластовой довольно толстой подкладкой, которая от человеческого тепла автоматически приобретала нужную этой части тела форму, создавая тем самым просто фантастический комфорт.
Из того, чем развлекали мы общительных бельгиек в Пензе, им больше всего понравилось гостевание: в то время, когда мы отправлялись с ними в гости или когда приходили к нам друзья. Бельгийские подруги с удовольствием общались, подробно рассказывали о своих путевых приключениях, показывали экипировку, объясняли, какая именно фирма-спонсор обеспечивала их. С нашей точки зрения всё походило на сказку.
Норвежская фирма предоставила комплект для жилья (палатку, спальники, матрасики), всё упакованное в удобные непромокаемые мешки. Голландская фирма – шикарную походную аптечку с лекарствами, по-моему, на все случаи жизни. Там же были таблетки для обеззараживания воды, тюбики со смесью для утоления жажды, пакетики с витаминными порошками и ещё всякие препараты с подробными инструкциями. Всё было уложено так компактно, что занимало места не больше одного башмака. Япония – фирма «Никон» – предоставила в специальной сумке-кофре уникальную фотоаппаратуру. Комплект что надо, всё – от фотоаппарата до салфеточки. Бельгийская фирма одела их, что называется, с ног до головы, причём всё по два-три комплекта. Всё лёгкое, не мнущееся, не выгорающее, не пачкающееся, не мокнущее. От солнца, от холода и !
Германская фирма «Кеттлер» выпускает велосипеды, оснащённые всевозможными приспособлениями и инструментом, которые по нашим понятиям, вообще в эксплуатации были не нужны, но имелись и полезные вещи. Вот, например, рулончик изоляционной ленты, такого же синего цвета, как у нас, но только сама лента тоньше нашей раза в три, с гладкой полированной поверхностью, которую на спор молодой сильный не смог руками разорвать, а приклеенный кусочек ленты удалось отделить только с помощью ножа и, что называется, «с мясом».
Однако потребности в ремонте почти на всём многосложном пути не возникло. Вначале, на зависть нам и к удовольствию девчонок, «Кеттлер» чувствовал себя в Каракумах великолепно, и это обстоятельство, в свою очередь, влияло на настроение путешественниц весьма и весьма положительно. Девчонки, видно, и сами это чувствовали, и потому, если ко всему остальному снаряжению они относились с некоторой кокетливой небрежностью, то свои велосипеды не выпускали из поля зрения. Всем любопытным всегда говорили твёрдо и однозначно одно и то же: не трогать! Можно только смотреть! Кажется, прикасаться к велосипедам они и сами побаивались, наверное, и поэтому ни разу за весь многокилометровый поход они даже ни разу не протёрли их. «Кеттлер» – «о кей», – с гордостью, как лозунг, произносили бельгийки.
Наши же велосипеды, с таким старанием и тщательностью подготовленные в Пензе к путешествию, как нарочно, то и дело требовали ремонта и регулировки. Измученные поломками и физически, и морально, мы клеили, подвинчивали, что-то меняли, кажется, без конца. На фоне бельгийского велоблагополучия мы со своей техникой, казалось, так и не доберёмся до китайской границы. Николь и Ингрид то с досадой, то с сожалением ждали, когда мы, подремонтировавшись, снова двинемся в путь. Непредвиденные остановки для ремонта выбивали нас из намеченного графика, а это, в свою очередь, нервировало бельгиек, лишало спокойной жизни и нас. Но это было вначале.
Они и мы
Необъяснимые, с точки зрения здравого смысла, сложности проникнуть иностранцам в Союз заставили Николь и Ингрид многократно изменять намеченный маршрут, и в Пензу потому они въезжали не на велосипедах, как задумывалось, а в купе поезда. Мы встретили их на перроне. Именно здесь мои друзья – пензенские велотуристы впервые увидели коллег по велосипеду из Европы. Бельгийки к этому времени своим ходом проехали всю Европу в придачу с Турцией, а по железной дороге – необъятный, непонятный для них Советский Союз от западной границы до затерянной в глубинке Пензы.
Нас, встречающих, было человек 20 с двумя «Жигулями» и с великолепной, обаятельнейшей переводчицей Ольгой Непьяновой. Именно благодаря её обворожительному сопровождению и необыкновенному умению наладить контакт между нами, в общем-то, не знающими языка иного, кроме русского, стесняющимися и робеющими, и ими, в совершенстве владеющими английским, французским, немецким, фламандским, испанским, лишёнными этого нашего ужасно унизительного комплекса неполноценности. Ещё из тамбура подруги расточали улыбки направо и налево. В обтягивающих чёрных блестящих велосипедных трико и анораках с яркими эмблемами и надписями, ещё более красивых кроссовках и купленных в Москве рыжих меховых шапках-треухах с опущенными ушами, на солнечном пензенском перроне бельгийки были чуть кокетливы и немножко смешны. Каждый из нас что-то говорил девчонкам, говорили что-то и они, слов было так много, что наша великолепная переводчица успевала только улыбаться и кивать в знак того, что понимает – до перевода дело не доходило.
И только дома, рассевшись на полу вокруг самовара, с помощью переводчицы начали понемногу понимать друг друга. Николь и Ингрид с удовольствием рассказывали о европейском этапе своего путешествия, показывали газеты стран, через которые они проезжали, и где их фотографии помещали на первых полосах, и одновременно спрашивали, спрашивали, спрашивали… Любопытных, наблюдательных бельгиек интересовало всё. Однако получалось так, что все их вопросы начинались одинаково: «Почему у вас нельзя?». Поначалу мы как-то пытались объяснить, оправдаться, однако наши доводы вызывали ещё больше «почему». Для нас вроде бы очевидно, что в магазинах нельзя , что хочется, потому что этого нет. А им непонятно… Нельзя иностранцам передвигаться по нашему Отечеству, потому что это запрещено… Опять непонятно: почему запрещено?
Николь и Ингрид напористо доказывали, что эти «нельзя» – нелепость, мы же оперировали указами, инструкциями, законами… И всё же именно в это время, слушая дискуссию и вспоминая свои бесплодные хождения в московский ОВИР, добиваясь для бельгиек разрешения велосипедного проезда через СССР в Китай, возникала досада. Тогда в Москве, с письменным ходатайством посольства Бельгии в первичных инстанциях ОВИРа мне отказали без объяснений. Просто нельзя иностранцам перемещаться по земле нашей державы – и всё. Я настоял на встрече с руководством этой до сих пор закрытой, непонятной, всесильной организации.
Почему, имея на руках визу, иностранцу можно приехать на поезде, прилететь на самолёте из Москвы, к примеру, в Пензу, но нельзя это сделать пешком или на велосипеде? Почему из Москвы в Пензу нашим иностранным друзьям можно ехать через Рязань, но нельзя через Тамбов? Сдерживая себя, просил объяснений, ведь в случае отказа, а он был очевиден, мне необходимо будет в том же убедить посольство Бельгии, а самих девчонок – в нарушении их планов.
В конце нашей беседы высокопоставленный чиновник, видимо, тоже раздосадованный моей настойчивостью, сказал, что разрешить бельгийкам проезд он не имеет права, запрещено инструкциями, однако интересно, почему это я так стараюсь для… как их зовут? Он заглянул в текст посольского письма и с явной брезгливостью произнёс: госпожи Николь Дирке и госпожи Ингрид де Вильд. Любопытно, а? Он встал и с интригующей улыбкой на лице сказал «до свидания» и вышел из комнаты. Я тоже встал, ожидая, что сейчас откроется боковая дверь, войдут люди в безупречных костюмах и скажут: пройдите, есть несколько вопросов к Вам…
А между тем за самоваром разговор становился всё темпераментнее. Настойчивые бельгийки, уже перебивая друг друга, приводили примеры из жизни Европы: «Мы живём в Бельгии, много путешествуем и до сих пор не можем сказать, где проходит граница с Голландией, Германией или Францией. Полицейские посты на дорогах, конечно, встречаются, но они ведь для того, что помогать путнику…».
Мы же, осознав нашу недоказуемую безрадостную позицию, отшучивались, смягчая остроту темы. Выбрав момент, я спросил, что Николь и Ингрид хотели бы сделать или посмотреть сейчас. Обе в один голос ответили: мы хотим в лес. И, видимо, чтобы убедить нас, что это сделать несложно, девчонки подошли к окну, откуда в золотистом солнечном свете сразу за разноцветными многоэтажками проспекта Строителей чёрно-зелёным покрывалом поднимался в Арбековскую гору лесной массив.
«Вот он, лес, рядом, – жестикулируя, говорили они. – Пойдём сейчас же, он так близко».
И они заторопились в заваленную их вещами и велосипедами комнату одеваться, беспрерывно и радостно удивляясь простоте исполнения желания: надо же, лес, а не парк, и прямо в городе. Мы повезли их через весь город в Ахуны в Золотарёвский лес. Центр города не произвёл на них никакого впечатления, городскую окраину бельгийки отметили репликой: «Как много старых плохих домов, как грязно и тесно». На нашу знаменитую жемчужину Ахуны девчонки вообще не обратили внимания, но зато лесом восхищались всё время, что мы были в нём. Да и потом, продвигаясь по Каракумам, когда случалось вокруг особенно тоскливо и нудно, бельгийки с грустью и восторгом вспоминали пензенский чуть заснеженный, в нашем понимании холодный, неприветливый, осенний лес, а вот им показавшийся тогда таким удивительным и приятным.
Мы вели девчонок по лесным дорогам с грязными большими лужами, продираясь сквозь заросли мокрых кустов и через завалы из спиленных по старости деревьев; показали лесное озеро с жутко холодной водой, и, несмотря на этот дискомфорт, Николь и Ингрид вели себя как восторженные, озорные дети. В нарядной яркой одежде они носились по лесу, падали, пытались забраться на деревья, заталкивали друг другу за шиворот грязный мокрый снег, стараясь вовлечь в эту игру и нас. Мы же, как могли, избегали и с осторожностью обходили особенно грязные места. И всё же когда мы вернулись к машинам, их одежда была чистой, как будто и не было этой грязной дороги, мы же были мокры и вымазаны. Европейская одежда совершенно не воспринимает российскую грязь. И потом, уже в пустыне, их экипировка удивляла нас не единожды. Но всё это было сначала…
Вообще, к своей одежде, как, впрочем, и к своей внешности, девчонки относились, мягко говоря, небрежно. Но несмотря на это, они сами и их экипировка были свежими, чистыми и без следов износа, ничего нигде не отрывалось, не мялось, не мазалось и не запутывалось, и в то же время исключительно качественно выполняло свою роль. Например, палатку с тентом можно ставить на любом рельефе – лёгкий, тонкий, эластичный материал скрадывал ямки и бугры, и палатка как бы автоматически исправляла все перекосы; в любом месте была хорошо натянута и создавала внутри великолепный комфорт. А надувной матрац из ворсистой «тёплой» материи заполнялся воздухом сам, стоило его только расправить и бросить на землю. Лежать на нём – одно удовольствие, ощущение, что он греет и ласкает. Сдувался он тоже легко, едва только начинаешь его сворачивать. Но имелся один существенный недостаток: его нельзя было заклеить, если проколешь – так оно почти сразу и случилось. Имелся также совершенно невесомый и не намокающий тент на палатку в форме пирамиды, позволявший спрятать под него все их и наши вещи вместе с велосипедами.
Путешествие через Каракумы
Разгадывая привлекательность туризма, его притягательно-романтический феномен, приводят в доказательство тому множество факторов: оздоровительный эффект, познавательность, наилучшие условия общения, развитие полезных навыков, воспитание дружбы, взаимовыручки, патриотизма…
Всё это, бесспорно, однако я бы назвал как одно из главных составляющих – ночёвки. Согласитесь, где и что может породить столько эмоций, сколько возникает их в течение туристской ночёвки? Ну, во-первых, место под бивуак выбираешь себе сам, понятное дело, самое-самое. Потом не раз воспетый, знаменитый вечерний туристский костёр. И, конечно, не напрасно уделено ему столько слов, столько внимания. Какое бы ни было у тебя настроение и состояние, костёр обязательно притянет в свой круг, согреет, обсушит, накормит и нашепчет тебе что-то хорошее. И что бы до того ни творилось в твоей душе, огонь непременно всё устроит на самый лучший лад. В весёлом, ярком пламени костёр сжигает накопившиеся в тебе за день усталость, заботы, невзгоды, он как бы очищает тебя от всего тягостного, неприятного. А когда всё это таинство свершится, костёр, чуть притухнув, как бы успокоившись, последним своим светом нарисует вокруг какой-то сказочный пейзаж и высветит манящую уютом и отдыхом палатку.
Палатка же совершает своё чудо. Тёплый, ласковый спальник, рядом плечи твоих друзей. Само по себе возникает высказать самое сокровенное, самое интересное и важное, самое нежное… И с этим как-то совершенно незаметно проваливаешься в . И кажется, тут же с этим светлым ощущением и просыпаешься. В общем, ночёвка для туриста – и для нас, разумеется – всегда праздник, где бы она не случалась – в горах, тайге, пустыне. Об очередной ночёвке разговоры начинаются, наверное, сразу же после подъёма. А уж первая ночёвка и подавно – самая весёлая, загадочная и волнующая, это целый фестиваль!
У нас и тени сомнения не было в том, что бельгийским гостьям первая полевая ночёвка доставит радость, они, конечно же, поймут и почувствуют всю её прелесть и романтику. Вопреки обычаю, мы намеренно не говорили на данную тему: пусть это станет для них неожиданным и приятным сюрпризом.
Всё шло по плану, как обычно, и на этот раз. Первый день пролетал быстро и даже сумбурно. Дорога как-то торопливо уводила нас от человеческого жилья. Едешь вроде мало, и такое впечатление, что состоит-то она из завтрака, перекуса, обеда, и уж, глядишь, солнце висит над горизонтом – время выбирать место для ночлега. Все в это время немножко больше возбуждены и шутливы. Активно крутят головами, предлагая варианты мест под лагерь. На этот раз вроде и выбора-то особого не было: вокруг безжизненная, прокалённая солнцем и ветром пустыня. Однако, на наши эмоции это не влияло, как всегда находились и уют: вроде бы живописное русло реки, предлагался чудный по форме бархан или ровная, как стол, площадка с жёстким, словно асфальт, верхним слоем. Предлагалось, расхваливалось и тут же отвергалось. И всё как на хорошей, весёлой ярмарке – на свой лад и манер, столько доводов «за» и «против». И создавалось впечатление, что выбор этот совершается один раз и на всю жизнь. В общем, для нас начинался праздник.
Наконец, у необычно большого бархана с какими-то даже вроде бы скальными выходами в уже последних красно-золотистых сумерках облюбовали место. Скорые ветреные сумерки заставили быстро развьючиться, поставить палатки, и уже при свете фонариков дежурные готовили ужин. На этот раз палатки были попрятаны от ветра в расщелинках, низинках, за выступами, и лагеря как такого не было. И это же дало повод походить по гостям – интересно же посмотреть, кто как устроился…
Вот тут-то выяснилось, что Ингрид и Николь, как-то пугливо озираясь, вроде бы бессмысленно и безрезультатно копаются в своём багаже, сваленном в кучу в том месте, где ещё при дневном свете они остановили свои велосипеды. Девчонки были взволнованы, мрачны и неразговорчивы. Обычно охочая на шутки и розыгрыши Николь замкнулась, вяло и односложно отвечала на агрессивно длинные фразы суетившейся Ингрид. Ужин уже был готов, но мы все собрались здесь и как могли, развлекали и помогали бельгийкам. Уже без особого выбора места установили их палатку, с трудом натянули тент – мешал сильный ветер. Николь и Ингрид, продолжая переругиваться, сразу же занырнули в неё. Мы рассовали под тент остальной их багаж, велосипеды и стали ждать: девчонки вроде бы заканчивали переодеваться.
В это время дежурный пошёл к столу и тут же буквально завопил. Мы кинулись на крик. В свете фонариков от стола убегали громадная собака.
В этот вечер ни Николь, ни Ингрид, несмотря на все наши старания, из палатки больше не выходили. Чувствуя неловкость и вроде бы какую-то вину, быстро поужинав, мы вновь собрались у бельгийской палатки. В пустую консервную банку налили бензина и зажгли, получился какой-никакой костерок. Достали приготовленные на «трудности» или «праздничный случай» гостинцы, угощали девчонок – от ужина они отказались – но развеять их мрачное состояние не удалось. Поняв, что мы собираемся расходиться, бельгийки как-то жалобно-требовательно попросили перенести мою палатку ближе к ним. Пришлось выполнить и это. Вроде бы всё успокоилось, улеглось, и приумолкли наши палатки. Под порывы ветра и шорох песка я тоже стал засыпать. И тут же услышал крик Николь: «Кто-то ходит, Николай, посмотри…».
Я высунулся из палатки, посветил фонариком: никого. Успокоил их, пошутил. Через полчаса просьба повторилась: теперь они хотели, чтобы я вылез из палатки и прошёлся по лагерю. Выполнив просьбу, я забрался в палатку и, стараясь согреться, понял, что уснуть в эту не удастся. Каждый шорох, подозрительный шум страшно пугал гостий из Бельгии. Пугал их и пронизывающий холод ночной безжизненной пустыни.
Всю ночь Николь и Ингрид требовали время от времени обходить их палатку и проверять, кто там ходит. Я уговаривал их успокоиться, предлагал перебраться в другие палатки, подселить к ним наших…
Холодного короткого рассвета нам хватило, чтобы встать, приготовить завтрак, свернуть лагерь и загрузить велосипеды. Мы маялись от безделья и мучительного ожидания. Бельгийки отказались от завтрака и вылезли из палатки лишь тогда, когда солнце начало заметно припекать. Был уже десятый час. Понятно, что запланированные на этот день 80 км мы не проедем. Смирившись с этим, где-то в одиннадцатом часу мы, наконец, покинули место стоянки.
Вторая и третья ночи были для бельгиек такими же мучительными, тревожными и бессонными. Видимо, к этому времени их силы и терпение иссякли, и они потребовали останавливаться на ночлег только в кемпингах.
«Мы проехали 6000 километров по Европе, – сердито говорила Ингрид, – и всегда ночевали в кемпингах! Нам надо помыться горячей водой, пообщаться с людьми, поесть шоколада и сметаны. Мы хотим выспаться на кровати в гостинице…».
Мы объясняли, что это невозможно. Видимо, они и сами сознавали, что в пустыне Каракумы не бывает кемпингов, даже посёлков, и не то что горячей, хоть какой-нибудь воды нет; что Туркмения – совсем не Европа, но, тем не менее, настаивали. Отношения наши портились. Я уже готов был заехать в какой-нибудь кишлак, даже свернув с маршрута: пусть сами увидят нищету и убогость здешней жизни. Может, успокоятся, думал я, роясь в памяти и глядя на карту в надежде отыскать хоть какое-нибудь поселение.
Дело подходило к обеду. Я лихорадочно вспоминал эти места: в прошлом году, направляясь в горы Копетдага, мы их проезжали. Да, именно здесь, в 15 км от расы, был посёлок, по моим понятиям, неплохой. Мы свернули с маршрута и через час въехали в деревню. Решили тут и пообедать. Однако не успели мы остановиться, как жители, на первый взгляд, малолюдного посёлка, все – от мала до велика, окружили нас и, проявляя необыкновенный интерес, лезли на велосипеды, дёргали поклажу, что-то просили, всё сужая и сужая кольцо вокруг нас. Особенно привлекала их яркая, необычная одежда бельгиек. По-моему, она даже раздражала их. Об обеде не могло быть и речи; мы с большим трудом, под улюлюканье, как могли быстро старались удрать от бегущей за нами толпы.
И в тот момент, когда нам показалось, что кошмарная встреча с аборигенами уже позади, нас лихо обогнал мотоцикл с тремя седоками. Проехав метров сто вперёд, он остановился, и трое сильно выпивших парней преградили нам путь. Трижды нам удавалось просочиться через них, и трижды они обгоняли нас, грубо останавливали, требуя «на одну ночь» бельгиек…
Уже в сумерках каким-то чудом мы сумели добраться до трассы. Мотохулиганы отстали, видимо, разморённые спиртным. Возбуждённые, злые, а некоторые с синяками и ранами, молча, мы старались как можно быстрее уехать от жилья. Ну, всё, думал я, теперь девчонок в кишлак и калачом не заманишь. Вот найти бы до темноты место, где бы можно было спрятаться, тут уж не до красоты. И в это время нас вновь нагоняет мотоцикл и тормозит, чуть проехав вперёд. Решив, что на сей раз дело просто так не кончится, я приоткрыл рюкзак, нашарил туристский топорик и, как-то даже успокоившись, вознамерился идти к мотоциклу.
«Вам нужна какая-нибудь помощь?» – опередил меня вопросом мотоциклист – «Да нет, спасибо. У нас всё нормально» – «Водички не надо? Хлеба дать?» – «Нет, нет, спасибо, у нас всё есть» – «Ну, ладно» – сказал он и уехал.
Чуть помедлив, я огляделся. Солнце, как мне показалось, какое-то кроваво-красное, уже касалось горизонта. Группа с велосипедами стояла как изваяние – без движения. Я почувствовал, как на меня наваливается безмерная тишина и усталость. И тут метрах в ста от дороги я заметил островок тоже красного в лучах заходящего солнца тростника. Вот оно, укрытие! Я, молча, показал в ту сторону. Группа, поняв смысл жеста, быстро, по-моему, даже как-то пригибаясь, руками повела велосипеды. Тростник рос густо, был совершенно сухим и белым. В два человеческих роста, толстоствольный, он с трудом гнулся и если ломался, то с оглушительным треском.
Мы пробрались в середину зарослей. Тростник образовывал круглую рощицу метров двадцать диаметром; в центре её мы расчистили и застелили землю нарубленным тростником. Молча поставили палатки. Было уже совсем темно, когда мы вроде бы отошли от шоковых событий дня, в убеждении, что теперь нас уж точно никто не отыщет, и уселись за ужин. Потихоньку затевался разговор. Но общению что-то мешало, и тут мы обратили внимание на то, что, хотя в нашем лагере было безветренно, на самом деле ветер был – сильный, порывистый. Он безжалостно трепал тростниковые заросли, а те, в свою очередь, под его порывами издавали прямо-таки оглушительный шум наподобие морского прибоя в хороший шторм.
Пожелав друг другу спокойной ночи, мы разошлись по палаткам. Заползал я в палатку и потом в спальник под треск подстеленного тростника. Улёгся. Но тут обнаружилось, что даже незначительное движение сопровождается треском наподобие выстрелов. Я начал кататься по дну палатки – думал, обомну. Но треск даже усиливался. Ладно, постараюсь не ворочаться. Но буквально через минуту после того, как я замер, под палаткой снова зашуршало. Я даже затаил дыхание. И тут, как мне показалось, весь лежавший под моей палаткой тростник затрещал, зашелестел и, по-моему, даже задвигался. Мыши! Я со злостью заколотил руками по дну палатки. Возня прекратилась, но как только я заканчивал шуметь, мыши сразу же начинали свою деятельность.
Они перебегали с одного места на другое, издавая при этом такой шум, как будто это не мышки, а слоны. Такое впечатление, что я лежу не на земле, а на мышах. Так, думал я, это на всю ночь. Что делать? Самое разумное и, наверное, единственно верное – выйти с этого тростникового острова… И в это время где-то совсем рядом завыл шакал. Сначала один, а потом, видимо, вся стая. Наверное, они шли к этой же рощице за мышами.
Кто хоть раз слышал шакалий хор, никогда его не забудет, кто не слышал – дай бог никогда и не слышать. Стая по знаку вожака плакала, мяукала, выла. Потом разом стихала и снова по знаку вожака завывала, но уже с другого места. Лежишь и ждёшь, с какой стороны теперь и в какой момент продолжится этот раздирающий душу шакалий концерт. И вот во время одного жутко-зловещего антракта по-женски пронзительно и отчаянно закричала Ингрид. Было такое впечатление, что её кто-то раздирает на куски.
Я вылетел из палатки, осмотрелся. Стояла обыкновенная тёмная, холодная и ветреная ночь; однако в нашей тростниковой роще было тихо – ветер шелестел только верхушками стеблей. Луч фонарика, отражённый белыми листьями и стволами тростника, хорошо освещал поляну. Николь же выглядела вполне спокойной и как-то очень мягко и нежно что-то говорила подруге. Говорила на фламандском языке, я не понимал, о чём шла речь, однако тоже как мог бодро и насмешливо что-то говорил, а больше просто голосом передразнивал то мышей, то шакалов. Потихоньку Ингрид успокоилась, и я, уже достаточно замёрзший, тут же занырнул в палатку и, не успев, как следует устроиться в спальнике, уснул.
Что было потом, могу только догадываться. Разбудили меня тишина и пронзительно яркий солнечный луч. Ингрид, уже на английском, с ужасом в глазах рассказывала, как она ночью, собираясь выйти из палатки, посветила фонариком перед входом, ища свои кроссовки, и как увидела в каждой из них по две мышки. Это привело её в ужас и отчаяние, и она, по её словам, тихонько вскрикнула.
Весь день девчонки были тихи, бледны и вялы. Невесело было и нам: ночёвки явно не удавались. Разговор не клеился, крутили педали, в основном молча, и даже великолепная, какая-то нежная погода не повлияла на наше прямо-таки подавленное состояние. После обеда мысль о предстоящей ночёвке не покидала нас ни на минуту. Дорога была безлюдной, округа безжизненной, как никогда раньше. Солнце между тем опускалось к горизонту, становилось холоднее и ветренее. Опять вырисовывалась перспектива неуютной ночёвки. И я вроде как будто уже смирился с этой ситуацией: на то она и пустыня, нам не впервой, а бельгийки пусть привыкают. Будут знать, что такое путешествовать по Каракумам…
Солнце, коснувшись земли, покраснело и как бы остыло. Округа, утратив контраст, покрывалась серыми сумерками. Николь, ехавшая впереди, резко затормозила и, повернувшись ко мне, молча, показывала в сторону от дороги. Далеко, почти у самого горизонта, едва просматривалось тёмное пятно, в середине которого как ночная звёздочка блестела светящаяся точка. Чуть проехав вперед, мы нашли хорошо наезженную автомобильную колею.
Уже в густых сумерках мы въезжали на строительную площадку какого-то военного объекта. Под ногами кое-как положенный бетон, прямо перед нами коробка казармы без окон и дверей, вместо пола – канавы и ямы, в которых валялись куски арматуры, труб и блоков вперемешку с кучами хлама. Было ясно: место заброшенное, совершенно непригодное для ночёвки. Вот разве попытаться как-нибудь выровнять пол казармы. От ветра, по крайней мере, укроемся. И в этот момент неизвестно откуда к нам стали подбегать солдаты. Похоже, мы для них оказались почти пришельцами из другого мира. Они были несказанно рады нам и, стараясь предупредить наши действия, помогали и не отходили от нас ни на шаг. Мы же не знали, куда деваться от такого внимания.
Николь и Ингрид категорически отказались ночевать в казарме, даже не объясняя причины. Вокруг единственного пронзительно яркого фонаря, болтающегося на подвеске, была кромешная тьма. Ветер по-разбойничьи свистел, шумел, выл и о чём-то скучал. Девчонки мотались в освещённом пятне, ища хоть какое-то подходящее для палатки место. Мы старались отвлечь на себя солдат, надеясь, что скоро бельгийки осознают ситуацию и примирятся с казармой. Солдатам же, напротив, были интересны не мы, а девчонки, и они на правах хозяев стали сооружать подобие стола прямо под фонарём. На единственно свободное место таскали сломанные ящики, доски, заляпанные раствором, драные автомобильные покрышки. В качестве стола использовали истерзанную разваливающуюся дверь. Наконец, водрузили на стол ящик, в котором навалом, вперемешку лежали консервные металлические банки, густо вымазанные солидолом, буханки хлеба, картошка, алюминиевые солдатские кружки и закопчённый до лохматой черноты чайник. Стало ясно: общего ужина не избежать.
Еду мы приготовили, с туристской, да и с солдатской точек зрения, просто замечательную, но застольная атмосфера была, прямо сказать, заунывной. Солдаты старались затянуть встречу. Понять их можно, скука у них тут, на этой богом и, как оказалась командирами забытой площадке, смертельная. По их словам, третью неделю у них на «объекте» никого не было, и потому наше появление для них – подарок судьбы. Мы же, уставшие, уже которую ночь не спавшие, измотанные событиями последних дней и ночей, хотели одного – лечь и заснуть. Где угодно, хоть прямо здесь, на бугристом холодном бетоне.
Уж не знаю как, но где-то к полуночи удалось закончить это застолье. Оставив всё на столе как есть, русская часть группы быстро и дружно исчезла в темноте казармы. Бельгийки как-то обречённо, понурившись, без движения стояли у ещё не разгруженных велосипедов. Стало ещё ветренее и холоднее, а тьма, по-моему, сгустилась до вязкого состояния. Ушли, наконец, и солдаты. Я сбросил в темноту с бетонной площадки «стол», и мы, уже втроём, с трудом укрепили на ней палатку для бельгиек.
В казарме наши уже спали – кто в канаве, кто на доске, кто полусидя у кучи земли. Но здесь было вроде бы теплее и безветреннее. Соблазн остаться здесь был большой и, полагая, что бельгийки уснули, я стал присматривать себе место. Однако в этот момент в проёме окна, ослепительно светя своим французским фонарём, появилась Ингрид и твёрдо потребовала, чтобы моя палатка стояла рядом с их…
Утром мы уехали с «военного объекта» ещё до того, как появились солдаты. Так пожелали бельгийки. Не попрощавшись, не поблагодарив… Молча, как говорится, по-английски. Уж не знаю, чем не понравились гостеприимные молодые солдаты Советской Армии бельгийским невестам.
В этот день километры давались нам как никогда тяжело. Ещё одна такая ночёвка, думал я, и у девчонок начнётся падёж, депрессия или истерика. А день принёс нам много удивительного. С утра было холодно и сыро. Не было видно солнца. А к обеду вообще погода испортилась – пошёл дождь с холодным, пронизывающим до костей ветром. И, невзирая на предусмотренную на этот случай одежду, у нас – самодельную, у бельгиек – фирменную, через час мы все оказались мокрыми до нитки. Ветер и дождь были настолько сильными, что мы замерзали даже при движении. Песок превратился в липкую, скользкую глину. Полевая ночёвка в таких условиях вообще была невозможна.
И вот, остановив единственный встреченный грузовик, я узнал, что где-то километрах в пяти есть дорога вправо, которая вроде бы ещё километров через пять должна привести к жилью. В местах этих, как потом рассказали нам аборигены, прошедший дождь – первый за последние сто лет.
И именно в этом месте начиналась погранзона, въезд в которую возможен только по пропускам через контрольно-пропускной пункт. Данный момент был главным камнем преткновения на всём нашем пути. Пропуск в такую зону для своих-то туристов получить непросто, иностранцам же въезд в эти места вообще закрыт. И вот он возник в серой сетке дождя, этот самый КПП. Не доезжая до него метров пятьдесят, мы остановились: надо было собраться с духом, выработать тактику. Договориться, кто какой документ будет показывать пограничникам, о чём будем толковать с ними. Николь и Ингрид на данный случай всю дорогу учили слова: «Мы из Пензы». На любой вопрос они должны были отвечать только этой фразой. Правда, произносилась она с таким акцентом, что понять было почти невозможно, но всё-таки это был хоть какой-то намёк на русскую речь. Других слов за всю дорогу они так и не осилили.
Нам удалось проникнуть через КПП чудом. Помог, видимо, дождь. Ребята-пограничники вместо тщательной проверки, как это они делают обычно, пожалели наши советские паспорта – не стали их открывать и листать. Мы показывали пограничникам по одному, подолгу роясь в мокрых карманах, сумках и свёртках, говорили с ними без остановки, стараясь отвлечь их внимание от бельгиек, которые стояли чуть впереди, съёжившись, прикрывшись капюшонами. Правда, был момент, когда наша хитрость могла оказаться разгаданной. Стоявшие на другой стороне дороги два парня-пограничника, не принимавшие участия в проверке документов, внимательно разглядывали нас. Разумеется, одежда девчонок была совершенно не похожа на нашу, видимо, она и вызвала подозрение у пограничников, и один из них, обращаясь к товарищам, стоящим рядом с нами, спросил: «Миша, они откуда?» – «Да все из Пензы» – ответил проверяющий. Те двое что-то поговорили между собой, поглядывая на бельгиек. А мы, сделав вид, что это и есть конец проверки, быстро начали засовывать документы в пакеты и карманы, а девчонкам дали знак уезжать. Так мы оказались в погранзоне, где по существовавшим тогда законам мы не должны были быть, и где каждый местный житель имел право проверить документы у любого «чужака» или сообщить в соответствующие органы о подозрительных лицах, а то и препроводить их в милицию или к пограничникам. Нам это положение было известно, и мы обычно, даже имея пропуска, старались прокладывать свои маршруты, минуя жильё. На сей раз непогода, усталость, в общем, как говорится, обстоятельства вынудили нас поступить наоборот.
Как могли, объяснили девчонкам ситуацию и договорились, что вести себя они будут «молча и в сторонке», как это, впрочем, и принято в Средней Азии. Среднеазиатские деревни вообще ещё беднее, грязнее и безобразнее, чем наши среднерусские, а та, в которую мы въехали, была, видно, худшей из них. Но гостиницу имела. Это был двухэтажный дом в виде куба метров десять в ширину, длину и высоту. Ободранные до «скелета» стены и крыша с кое-где сохранившимися листами . Окна и двери сломаны, выворочены или отсутствовали вообще.
В правлении колхоза нашёлся человек, который куда-то сходил и привёл пожилых мужчину и женщину, видимо, «руководство гостиницы», совершенно не понимающих русского языка. Вслед за ними мы вошли внутрь гостиницы, растолкав в проходе искорёженные остатки железных кроватей. В помещении было сумрачно, в проёмы окон захлёстывал дождь, от сквозняков некуда было спрятаться. Всё пространство оказалось завалено грязным барахлом – холодильники, телевизоры, детали автомобилей, тазы и кастрюли, ковры и занавески, стулья и столы, люстры и бачки – всё валялось вперемешку. Кое-как убрав с дороги покрытую пылью свалку, мы пробрались на второй этаж.
Уже стало темно, когда мы, освободив от хлама и мусора одну из комнат с сохранившейся входной дверью, забив полиэтиленовой плёнкой оконный проём, загородились от сквозняка и дождя. Из последних сил затащили велосипеды и рюкзаки, и при свете фонариков стали приводить себя в порядок и готовить ужин. Непогодь и темень за окном были густыми и стылыми. В нашей маленькой комнате, забитой до потолка вещами, но сухой и без ветра, царила благодать. Огонь бензинового примуса, свет фонарика, сухая одежда и предвкушение ужина создавали ощущение почти что счастья. В комнате, как мне казалось, места осталось только для того, чтобы войти в неё, не говоря уж о том, чтобы присесть, или прилечь. Но всё как-то утряслось, и каждый нашёл, приспособил что-то, и все даже уютно устроились. Фонарик освещал только место дежурного, остальные же пребывали в полутьме, притулившись между вещами. Казалось, самое сложное позади, и мы понемногу разговорились. Было даже как-то по-своему романтично. И в этот момент – стук в дверь. Все примолкли: кто, зачем в такое ненастье? Николь и Ингрид, прижавшись друг к другу, сидели в углу с широко раскрытыми ртами.
«Войдите!». Дверь открылась. В свете фонарика на пороге стоял в отличном европейском костюме, модной шляпе и с зонтиком в руке. – «Здравствуйте! Как устроились, что надо? Уж извините, тут не очень уютно…»
Мы, перебивая друг друга, начали уверять его в обратном: всё хорошо, даже отлично, всё у нас есть, и мы ни в чём не нуждаемся. Пригласили отужинать вместе.
«А вы кто?» – спросили гостя. – «Председатель колхоза, пришёл посмотреть, что за люди. Всё-таки погранзона…»
Мы уверили его, что у нас всё в порядке. Ещё раз, пригласив отужинать, осветив фонариком, показали бутерброды с салом, разложенную в чашки вермишель, котелок с чаем. Он внимательно обозрел наш ужин и молча ушёл. Может, здесь так принято. И дежурный раздал порции. Но не успели мы приступить к чаю, как в дверь снова постучали. Толкнув дверь ногой, вошёл он же. В руках у него была огромная чашка отборных красных свежих помидоров, громадная жаровня с кусками баранины в растопленном сале, из кармана пиджака торчала бутылка.
«Вот теперь давайте ужинать», – сказал председатель, ставя всё это прямо перед собой на пол.
Это был царский ужин! У нас в России таких вкусных и в таком количестве помидоров и осенью не бывает. А полуподвяленная баранина в острой приправе оказалась вообще сказочной. И было её так много, что можно было не стесняться и не ограничивать себя. Остатков – мы их забрали потом с собой – хватило нам на неделю.
Хозяин колхоза был столь же разговорчив, как и хлебосолен, он охотно рассказывал и с интересом расспрашивал. Однако за весь вечер он даже не посмотрел в тот угол, где сжавшись, так и просидели Ингрид и Николь. Были строго соблюдены предписания ислама, мы тоже не решились нарушить их. Для нас, мужиков, ужин удался на славу, а бельгийки пережили ещё один мучительный вечер: обращение с женщинами на Востоке – дело тонкое… А спали мы в ту ночь в каком-то полулежащем положении – просто не было места, чтобы вытянуться во весь рост.
Наутро, когда мы выбрались из гостиницы, посёлок был ещё безлюден, люди не то ещё спали, не то куда-то торопились. Было солнечно, безветренно и сухо. Ехалось легко, и мысли были не такими сумрачными, как в предыдущие дни. Что ж, думал я, нашими ночёвками правит какой-то злой дух, и с этим, видимо, надо смириться. Ночёвки всегда будут сложным делом, и не в наших силах что-либо изменить. Ехали быстро, молча, с какой-то даже спортивной злостью, но только до обеда. С обеда же мы никак не могли разъехаться, что-то всё не клеилось, что-то мешало. Вот опять злые духи действовать начали, как-то даже спокойно рассуждал я, поглядывая по сторонам. А пейзаж между тем в чём-то изменился. Вроде растительности стало меньше. Я заглянул в карту-схему: да, мы приближались к Каракумскому каналу, как раз где-то здесь кончается погранзона, и нам предстоит ещё одна проверка.
Контрольно-пропускной пункт возник совершенно неожиданно из-за очередного бархана. Мы двигались плотной группой, посматривая на пограничников, они, в свою очередь, тоже молча взирали на нас. Так и проехали. И буквально через полчаса увидели громадный мост-эстакаду, перекинутый через буйную прибрежную зелень и жёлто-серую воду канала. Перед въездом на мост – трафарет «Кемпинг» и стрелка-указатель. Не сговариваясь, мы свернули и, проехав метров двести, увидели в прибрежных кустах асфальтированную площадку с домиками-коробками, установленными в ряд.
Николь и Ингрид, догадавшись, что и есть лагерь для путешественников в маленьком поселении, в котором, по их понятиям и как это обыкновенно в Европе, можно не только переночевать, но и принять горячий душ, посидеть в кафе с телевизором и музыкой, заулыбались, стали разговорчивы и энергичны. Ну вот, подумал я, эксцессов не миновать, и уже готов был продолжить путь. Однако бельгийки запротестовали. «Не бойся, – успокаивали они меня, – мы владеем приёмами каратэ. Справимся в случае чего».
На всех нам выделил один домик. Казавшийся снаружи маленьким, низким и неопрятным, внутри он был чист и даже изыскан. Ковры на полу, на стенах, на кроватях. Шикарные шторы, красивые люстры. Большой холл с газовой плитой и столом, коридор и три комнаты с широкими кроватями и яркими покрывалами на подушках. К сожалению, на этом сервис и кончался: не было кафе и музыки, не было газа, даже холодной воды, пригодной для питья, а к общественному туалету было страшно подойти.
Ужинали в холле, рассевшись на ковре. Едва покончив с едой, бельгийки, высказав своё недовольство, обслугой, удалились в одну из комнат, заперлись на ключ и больше до утра не показывались. Понимая их состояние, мы сочувствовали им, жалели и, как обычно, не будили их утром: пусть отдохнут, отоспятся. Вышли они около одиннадцати и сразу, перебивая друг друга, стали жаловаться на соседей: всю ночь за стеной шёл разгул. Гремела музыка, компания вопила, пила и плясала. Выспаться, при всём желании отдохнуть, бельгийкам опять не удалось. Они были разъярены и рвались как можно быстрее уехать. Мне показалось, что терпение и выдержка наших гостей иссякли, и на этом они завершат своё путешествие. К счастью, эта ночёвка была последней из разряда кошмарных. Однако, тогда я, естественно, не знал об этом и, уговаривая девчонок успокоиться, убеждал, что они должны уже к этому привыкнуть и понять, что пустыня – это сложно.
Они запальчиво отвечали, что никому ничего здесь не должны, что хотели бы иметь человеческое отношение к себе и хоть минимально сносные для женщины условия, что они готовы за всё это платить, что они хотели бы быть уверенными, что любом случае будет защищены полицией. Не понимая друг друга, мы всё же старались объясниться: они – с претензиями, мы – с оправданиями. Межу тем дело близилось к вечеру, и снова вставала проблема ночёвки.
Справа и слева от дороги красовались высокие барханы причудливых форм и изгибов. Золотистый песок создавал на их поверхности как бы кружевное покрывало из маленьких изогнутых волн, вроде ряби на воде. Свет и тени рисовали великолепную графику рельефа. Пейзаж был сказочно красив, но в душе – какая-то мрачность и маета. И вдруг слева, почти у дороги начался настоящий лес. Густые заросли из сухих высоких кустов создавали впечатление джунглей.
Спрыгнув с велосипеда, я быстро отыскал в них проход и нырнул в заросли. В глубине кустарника тропинка заканчивалась уютной круглой и удивительно чистой полянкой, и немного дальше, за кустами и небольшой песчаной грядой в лучах солнца блестело маленькое озерцо с прозрачной, чуть подсинённой водой. Такое в пустыне встречается: в руслах пересохших речек иногда остаётся в глубоких ямах вода, образуя маленькие оазисы.
Поначалу я как-то даже и не оценил этого райского уголка: трудности предыдущих ночёвок, так сказать, по инерции настраивали на предстоящие неприятности, и потому я обозревал данное место – с точки зрения тех ночей – откуда ждать возникновения проблем и что делать, если… Стоя посреди полянки, я прикидывал разные запасные варианты и даже не заметил, как уже с велосипедами сюда пробиралась вся группа.
Расположение кустов на краю полянки подсказало, где какую палатку ставить, как-то логично, вроде бы само собой нашлось место для стола. Так же естественно для нас начали готовить дрова для костра, что, однако, вызвало недоумение бельгиек: зачем это мы подтаскиваем так много корявых пыльных кустов на такую приятную полянку. Мы долго искали слова, которые объяснили бы девчонкам смысл туристского вечернего костра, но, по-моему, так и не нашли. Зато потом, когда поляну накрыло чёрное небо пустыни, когда по-настоящему разгорелись дрова и всё вокруг озарилось живым пламенем костра, когда оказалось возможным греть сколько хочешь воды, мыться, стирать и тут же сушить, а самому блаженно сидеть раздетым у костра, когда бесконечно большая пустыня сузилась для нас до размеров этой прелестной полянки, наступил настоящий праздник души – и для них, и для нас.
Мы вспоминали и рассказывали друг другу самые приятные истории, мило шутили и, кажется, впервые понимали друг друга. Вокруг было сколько угодно сухого хвороста, уйма времени – целый длинный ноябрьский вечер и ещё более длинная ночь, а из души выплёскивалась доброта, которая, как оказалось, копилась в нас во всё время этого длинного и трудного путешествия и для которой, как-то так получилось, раньше ни разу не нашлось ни времени, ни причины.
Николь, чисто вымытая, даже без признаков усталости, темпераментно рассказывала и показывала, как она очень давно в скаутском отряде видела костёр. Она была маленькой, к огню подходить им не разрешалось, но ей очень хотелось потрогать пламя. Николь начинала фразу на английском, где-то в середине говорила уже по-фламандски и заканчивала французским языком. Видя, что мы не всё понимаем, говорила снова по-английски, – не поняли? – и всё сначала, но пантомимой. И начинался маленький спектакль. Она как-то смешно и неловко крутилась возле костра, пыталась бросит в огонь ветку, но та летела мимо, снова подталкивала её в пламя, обжигалась и хохотала над собой.
Ингрид неподвижно полулежала близ костра в очень расслабленной позе и с несвойственной ей мягкой, даже нежной улыбкой на лице. Она зажигала одну за другой тоненькие веточки и с неподдельным удовольствием и интересом смотрела на весёлый огонёк, шустро бегущий вдоль прутика. И только когда наступала пауза у темпераментной и неутомимой подруги, Ингрид с какой-то глубокой, сердечной грустью рассказывала о своей семье, родителям, брате и сестре, и как было бы здорово побывать им здесь всем вместе. С нежностью рассказывала Ингрид, какие они все хорошие и как она скучает по ним. Непоседа Николь, как футбольный мяч, летала между нами и костром, нетерпеливо ожидая паузы, чтобы начать разыгрывать новую пантомиму.
Она талантливо, обязательно смешно и с удовольствием ставила эти миниатюрные спектакли, вовлекая в действо всю компанию. Неистощимая на выдумки Николь,с большим тактом, легко, без смущения касалась любых, даже самых щекотливых тем. Показывала, какой жених ждёт её в Бельгии, какого она ищет – он должен быть уйгурской народности, вот с такой фигурой, и, тут же демонстрируя свою, предлагала нам высказаться, что у неё хорошо и что не очень…
И если ей говорили, что по французским меркам ножки у неё несколько полноваты, Николь закатывала глаза, подчёркивая своё отчаяние, и с пафосом повторяла: «Катастрофа, катастрофа!». Тогда кто-нибудь из нас успокаивал её: ведь по русским-то стандартам там всё в ажуре. Николь мгновенно преображалась и начинала сама расхваливать свои ножки, тут же демонстрируя, чего и как они могут.
Тепло и свет этого костра, как мне думается, унесли наши недовольство, непонимание, взаимные претензии и усталость. Я давно замечал и утверждаю: без сомнения, хороший туристский костёр имеет свойство необыкновенно благотворно воздействовать на сидящих вокруг него людей. При этом, чем хуже внутреннее состояние компании, тем эффективнее это врачующее воздействие. Тот костёр превратил нас в друзей, и весь последующий путь мы преодолели без натуги и потрясений, как уверенные в себе и в тех, кто рядом, люди.
Вообще-то, по нашему глубокому убеждению, поломки в путешествиях также естественны, как и житейские трудности. Девчонки же не менее глубоко были убеждены в обратном. В результате вдобавок ко всему именно ненадёжность советских велосипедов усиливала в нашем интернациональном коллективе и без того заметное напряжение. Вольно или невольно появлялась мысль: в конце-то концов, виной всему кеттлеровские сверх надёжные велосипеды. Ну, ничего их не берёт: ни отсутствие какого-либо ухода, ни песчаные дороги пустыни, ни тысячи пройденных километров. Так и подмывало насолить авторитетному «Кеттлеру». Это в мыслях. А в жизни мы снова хватались за инструмент и с помощью знаменитой русской смекалки ставили свои истерзанные тяжёлым грузом машины на колёса.
До той памятной ночёвки в арчёвой роще у пересыхающей речки, когда нам всё же удалось в какой-то мере понять друг друга и подружиться, мы не находили хоть какой-то опоры: куда ни кинь – везде у нас плохо… И только в ту прекрасную ночь у яркого, по-российски горячего шикарного костра – дров имелось в достатке – среди других тем мы коснулись истории наций. На удивление себе выяснили, что бельгийцы – это вовсе не нация, а люди, живущие на кусочке земли с названием Бельгия. Родословная же каждого бельгийца сложена из смеси немецкой, французской, английской или, к примеру, фламандской и скандинавской крови. Поразительно: нет как таковой нации – бельгийцы, нет, а как гордятся Николь и Ингрид Бельгией! Откуда эти , гордость, уважение, по сути дела, к несуществующему понятию?
Вот тут-то нам и повезло. Мы поняли: да вот же она, наша опора! Это наши российская история, культура, традиции. Эта наша загадочная и в то же время замечательная русская душа. Необыкновенный, неповторимый по , доброте и порядочности русский характер. Нет нигде в мире такой терпимости, доброты, миролюбия и милосердия, как в России. Ни одна нация не дала миру столько талантов мысли и трудолюбия, как Россия. Нет на земном шаре страны более богатой, разнообразной и величественной. И на ней, на этой прекрасной земле, всегда жили русичи! Ну, разве это не та самая опора для души, которая, когда осознаешь и почувствуешь её, даёт силы, а то и помощь в трудные времена? Вот именно с ней, с этой опорой, с этой помощью мы и выдержали путь до самого финиша.
Расставались с девчонками под ярким тёплым южным солнцем. Воздух небольшого пыльного среднеазиатского города был наполнен запахами перезрелых фруктов, свежих лепёшек и острых пряностей. Трудный многокилометровый путь сделал нас друзьями. На лицах Николь и Ингрид было всё: улыбки радости по случаю окончания самого сложного участка пути и слёзы на глазах – пришло время расставания, и не высказываемые чувства извинения и благодарности.
При расставании нами тогда в шутку были сказаны такие слова: «Да чтобы мы ещё раз, даже в голодный год, даже за пуд соли с этими «старыми галошами» – никогда и никуда!». Говоривший встал на возвышенность, принял позу памятника и важно и пафосно произнёс данные слова, показывая рукой на улыбающихся бельгиек. Девчонки поняли эти слова как комплимент им – русский язык они так и не освоили.
Они целовали нас, обещая на будущий год обязательно продолжить наше совместное путешествие по дорогам Канады и Америки. Говорили и, по-моему, искренне верили в это…
И в заключение – и у нас, и у них сложилось убеждение, что любая экипировка постепенно как бы «выравнивается» в сложных погодных условиях, а велосипеды, какими бы они не были «фирменными», в большом путешествии всё равно требуют ухода и ремонта или хотя бы постоянной подрегулировки. И в этом путешествии с тем и другим пензяки успешно справились.
А по Китаю, куда бельгийки, кстати сказать, попали вовремя, они на хвалёных кеттлеровских велосипедах смогли проехать только неделю. Без нашего сопровождения и инструментов фирменная техника стала рассыпаться, и к себе домой в Бельгию девочки-путешественницы возвращались на поездах.
Встретились мы с ними на границе Бельгии и Голландии спустя 15 лет, но это было уже совсем другое путешествие и совсем иная история.
Николай Платов
Прочитав о том , как тяжело вынести сложные условия Каракумов, администрация сайта рекомендует всем велотуристам заранее готовить свое тело к экстремальным условиям. Принимайте препарат ЛЕВЕТОН-ФОРТЕ! Это препарат поможет организму достичь большей и !
(1) комментарий